— Немудрено, — Горшков пригнулся, глянул в низкое окошко избы — по улице широкой шеренгой шли связистки, сопровождаемые разведчиками — трапеза с «шампанским» с кулешом без командира не затянулась, да и у бутылки было дно…
— Твои? — Артюхов также глянул в оконце.
— Мои.
— Чай будешь? Трофейный, немецкий.
— Не хочется. Чай не водка, много не выпьешь.
— Вид у тебя что-то уж больно озабоченный…
— Семеновский только что озаботил. Ночью надо на ту сторону сходить.
— Да для тебя же это, Иван Иванович, всё равно, что два пальца об асфальт…
— Ординарца я себе взял нового, из бывших штрафников, с пополнением прибыл… Думаю только вот — сводить его ночью на ту сторону или подождать?
— Своди. Чем быстрее проверишь в деле — тем лучше будет.
— А не рано ли? Ещё не обтёрся мужик.
— Своди, своди… Зато потом меньше головной боли будет.
— Тоже верно…
К линии фронта, обозначенной в ночной темноте вспышками ракет да частой беспокоящей стрельбой — и чего люди мешают друг дружке спать? — подбросил всё тот же хнычущий шофёр на своей полуторке.
Ехал он медленно, включать фары опасался: а вдруг враг засечёт и в машину кинет снаряд? — не доезжая полутора километров до фронта, остановил машину и ехать дальше отказался.
— Не могу, — категорично заявил он, — мне велено отсюда вернуться.
— Дурак ты, — спокойно и презрительно проговорил старшина, перегнувшись через борт и заглядывая из кузова в кабину. — С разведчиками никто не решается ссориться, даже командир полка.
— Нет, нет, — затрясся шофёр, — ехать дальше я наотрез… Запрещено, слишком много техники мы потеряли. Обращайтесь к командиру автороты, пусть он приказ даст.
— Выходим, — скомандовал Горшков разведчикам, с хряском распахнул дверь кабины, прыгнул наружу. — А ты… — он повернулся к шофёру, хотел выматериться, но сдержал себя и перепрыгнув с раскатанной, в следах танковых гусей дороги на обочину, зашагал в сторону ракетного зарева. — За мной!
Старшина поднёс к носу шофёра кулак.
— Если впредь увидишь разведчиков — беги, как заяц от охотника. Иначе рожа на задницу будет смотреть… Всю оставшуюся жизнь.
Линию фронта пересекли без приключений — ни единой былки не потревожили, ни звука не издали, в поиск пошли все, кто по штату числился в разведгруппе: Горшков, старшина, Арсюха Коновалов, Довгялло, Мустафа и сержант Соломин. На Мустафу вначале обеспокоенно поглядывал старшина, потом перестал. Мустафа был такой же, как и старшина, умелец: и подшивать сапоги без дратвы мог, и воду чистую, холодную, выжимать из горячего песка, и кулеш бараний мог сварить без баранины, и паять без олова, и реки глубокие, широкие одолевать без всяких плавсредств.
В конце концов старшина прикинул кое-что про себя и одобрительно хлопнул Мустафу по плечу:
— Так держать!
Мустафа промолчал.
В тылу, в двух километрах от немецких окопов пересекли дорогу, по которой часто ходили машины, скатились в неглубокий, поросший кустарником ложок. Горшков достал из сумки карту, карманный фонарик — немецкий «диамант» с тонким лучом, присел на корточки:
— Старшина, накрой!
Охворостов накинул на него плащ-палатку, примял ладонями длинные полы:
— Готово!
Старший лейтенант включил фонарик, осветил карту. Дорога, по которой бегали грузовые немецкие машины, вела к бывшему военному городку. До городка было километров восемь, скорее всего, там располагался штаб какой-нибудь части, может быть, даже крупной — дивизии, например. Это надо было проверить.
С другой стороны, тащить «языка» из городка далеко — «языка» нужно брать у линии фронта, хотя это было сделать сложнее, чем в тылу, около городка. Горшков решил брать «языка» и там и этам, а как всё сложится дальше — видно будет. Он выключал фонарик, сбросил с себя плащ-палатку.
— Идём дальше в тыл, к военному городку.
Идти ночью по лесу — штука трудная, переломать себе ноги можно в два счёта, как в два счёта можно и сбиться, отклониться в сторону, поэтому двинулись параллельно просёлку, удаляться от него более чем на полкилометра было нельзя… Первым шёл Горшков, замыкающим — старшина.
Мустафа шагал в середине цепочки и думал о том, что несовершенен всё же человек — не дала ему природа дара видеть в ночи, как, допустим, сове или волку, — не дала и всё, слеп «венец» в темноте, спеленут, а если совершит пару неловких шагов в сторону — как пить дать, покалечится. И силенок человеку природа тоже выделила немного, могла бы дать больше — могла бы, но не дала. Вот и начинает он, чуть что, кхекать и задыхаться.