Скомандовал едва слышно:
– Егор Сергеич, приготовься!
Охворостов, казавшийся совсем окаменевшим, ожил, взялся за пистолет, лежавший у него на коленях. Мотоцикл одышливо стрелял мотором, пылил густо. На водительском сидении горбился худощавый эсесовец в танковом шлеме, нахлобученном на самые глаза, с длинным унылым носом, в коляске вальяжно развалился офицер с витыми серебрянными погончиками на мундире. Обеими руками офицер держался за борта коляски.
Без всяких пояснений было понятно – тыловик.
– Вот этого субчика мы и захомутаем, – сказал старший лейтенант и скомандовал: – Группа, приготовиться!
Старшина поднял пистолет, для надёжности обхватил его второй рукой, прицелился в мотоциклиста. Тот сделал перегазовку, трубный звук пулемётным грохотом всадился в стволы деревьев, заставил задрожать листву, хлопок выстрела увяз в нём, растворился, за первым выстрелом Охворостов сделал второй, для надёжности – мотоциклист оторвал руки от руля, вскинул их над собой, задрал голову, будто высматривал прореху в небе, куда можно было унестись, и полетел головой в дорожную пыль.
Мотоцикл, лишённый управления, резко вильнул, проехал задним колесом по своему хозяину и скатился вниз, в канаву.
Седок, видя, какой неприятный оборот принимает рядовое, как ему казалось, путешествие из одного воинского городка в другой, выпучил по-филиньи глаза и заорал что было силы.
– Вперёд! – подал команду Горшков.
Из-под деревьев выскочили трое разведчиков, следом, немного замешкавшись, – четвертый.
Орущего немца выдернули из люльки, в рот ему, чтобы не верещал, сунули заранее свёрнутый кляп, мотоцикл затащили в кусты, чтобы он не был виден с проезжей части, валявшегося в пыли длинноносого мотоциклиста также заволокли в заросли. Был мотоцикл с двумя седоками и не стало его.
Офицер-колясочник оказался тучным мужчиной с объёмистым животом и тройным подбородком. Он пугливо пучил глаза, обильно потел и мычал что-то невнятное.
– Выдерните у него изо рта затычку, – приказал Горшков.
Кляп выдернули. Немец икнул обречённо, затем дрожащим голосом выдавил из себя несколько смятых слов.
– Что он говорит? – спросил старший лейтенант у Довгялло.
Тот поправил на носу очки.
– Просит его не убивать.
Старший лейтенант с сомнением оглядел рыхлого, истекающего потом немца.
– Это что ж получается, – проговорил он недоумённо, – мы эту тушу поволокём на себе за линию фронта? Сам он не дойдёт.
– А что, если это очень ценный «язык», товарищ командир? А? Игра может стоить свечек.
– Посмотрим, Игорь, посмотрим… Пока спроси, из какой он части, где конкретно служит и кем, как его фамилия и имя? В общем, ты сам знаешь, что нам надо.
– Допрос в кустах, – ухмыльнулся Игорь и перешёл на беглый немецкий, обращаясь к пленному.
– Давай-давай…
– Фамилия его Хорст, – через минуту сообщил Довгялло старшему лейтенанту, – зовут Дитер-Мария…
«Имя какое-то бабское, – отметил Мустафа, – разве можно мужику давать бабское имя? Впрочем, у фрицев всё можно. Даже войну раскочегарить несмотря на то, что обещали этого не делать. И бумажки вроде бы какие-то подписали на сей счёт с товарищем Сталиным…»
Какие именно бумажки Гитлер подписал со Сталиным, Мустафа не знал – в это время сидел в лагере.
Гауптман Дитер-Мария Хорст был начальником снабжения артиллерийского полка.
– Коллега, – не удержался от подначки старший лейтенант, – едри тебя в корень!
Но, главное, Хорст поддерживал добрые отношения со снабженцами из других полков и имел родственника в штабе группы армий «Центр». Довгялло изложил всё это старшему лейтенанту и, окинув оценивающим взором фигуру гауптмана, прицыкнул языком – ведь точно на полтора центнера потянет. Хорст засёк этот взгляд и, незамедлительно взвыв, вскинул руки в молящем движении – он всё понял правильно.
– Чего это он? – насупился Горшков.
– Просит его не убивать.
– Но и тащить эту тушу через окопы – вещь почти невыполнимая…
Довгялло развёл руки в стороны – не ему, мол, решать этот вопрос, – прикрикнул грозно на гауптмана, тот мгновенно стих словно бы поперхнулся своим воем, плечи у него обречённо опустились.
– Пощупай его, Игорь, потщательнее – что он знает… Чтобы нам быть уверенными – маяться и потеть будем по делу, а не ради какой-то пустышки.