– Ну и нравы у вас, тётка Марфа…
– Так повелось ещё со времён царя Алексея Тишайшего, – ответила шустрая старушонка. – Народ у нас небрезгливый, спокойный.
– Всё ясно, тётка Марфа, – старший лейтенант козырнул хозяйке, будто высшему воинскому чину и вышел из сенцев. Уже за дверью пробормотал невнятно: – Все ясно, что ни хрена не ясно.
Искупаться, привести себя в порядок было негде, ехать за семь километров речных раков тащить никто им не позволит, придётся воспользоваться бочкой.
Связистки тоже готовились.
Правда, двое из них – хохотушка Катя и красавица Жанна находились ещё на дежурстве, но это ничего не значило, к пятнадцати ноль-ноль они должны освободиться, Ася же с Инной стареньким заполненным горящими углями утюжком гладили гимнастёрки с юбками и чистили кирзовые сапоги.
Одежду гладили на всех, на всю команду, чтобы девочки, придя с дежурства, не теряя времени, переоблачились, подначепурились и, похорошевшие, всей гурьбой двинулись бы к разведчикам.
– Разведчики – это элита армии, – глубокомысленно размышляла тем временем Ася, – в штабных бумагах на первой строчке стоят.
– На тебя глаз положил старшина, – прервала её Инна.
– А мне их командир глянулся…
– Мне старший лейтенант тоже нравится, – призналась Инна, – он такой… интеллигентный, обходительный. Взгляд умный.
– Господи! – Ася прекратила гладить, потянулась сладко. – Если б не было войны… как было бы хорошо! Я бы обязательно поехала в Москву.
– Я тоже хочу в Москву, – встрепенулась Инна. Вся серьёзность стекла с неё, будто дождевая вода, угрюмые глаза потеплели.
– Сходила бы в Большой театр, потом в Малый, – не слыша её, продолжила Ася, – а потом…
– Я бы тоже в Большой театр сходила бы, и от Малого не отказалась… Это так интересно!
– А потом бы я поступила в институт, – сказала Ася.
– В какой?
– Ну, конечно же не в связь – неинтересно. Поступила бы в институт, где художников по модам готовят. Вот это была бы жизнь!
– Всё это мечты, Аська, мечты несбыточные. А пока мы имеем фронт, грязь, боль, редкие письма из дома, приставания обовшивевших мужиков, вырвавшихся из окопов в ближний тыл. Собственно, ты сама всё это знаешь, чего я тебе говорю. И пока война не кончится, ни о каких институтах ни думать, ни мечтать просто не моги, Аська!
– М-да, нарисовала ты мне перспективку! Даже пальцы дрожать начали.
– А вот этого не надо, – повысила голос Инна, – Отруби!
– А ты, оказывается, жестокая, – неожиданно проговорила Ася.
– На войне невольно станешь жестокой, – отмахнулась от начальницы Инна, – сама знаешь.
Лёгкая тень пробежала по лицу Аси, оставила свой след, улыбка, гулявшая на губах, исчезла. Война научила её жить одним днем: остался день позади – и хорошо, Бог подарил его, теперь надо вымаливать другой день, с тревожными глазами ловить следующие сообщения – не прорвались ли где немцы, не сбросили ли в нашем тылу десант, не засечено ли в тылу немецкой тяжёлой артиллерии, которая может обстрелять любой, даже на двадцать километров удаленный от линии фронта штаб и так далее… Шансов погибнуть у любой из девчонок-связисток было много больше, чем шансов выжить.
– М-да, – удручённо пробормотала Ася, – ручки тоненькие, ножки тоненькие, а жить-то хочется. А я, дурёха, про Москву распространяюсь, про институт, где художников по красивой одежде готовят… Тьфу!
– Не расстраивайся, Аська! – подластилась Инна к подруге. – Это я тебе ложку дёгтя в бочку мёда ливанула. А ты и скукожилась. Не сдавайся, подруга, держи нос выше!
– Ага! – Ася хмыкнула. – А хвост пистолетом.
Вспомнился дом в родной деревне, пахнущий хлебом и драчевниками – круглыми толстыми лаптями-оладьями из бульбы, которые нигде так ловко и вкусно не готовят, только в Белоруссии, картошка здесь – главный продукт; речка также вспомнилась, ещё – хороводы у костра и ночной языческий праздник Иван Купала… Сердце у Аси защемило, в груди возникла боль, Ася невольно вздохнула: привыкла реагировать на всё, что слышит ушами.
И Инка, лучшая подруга, не смогла сдержаться, опрокинула грязную кастрюльку на чистую косточку. Стоит ли теперь вообще думать о Москве? Ася печально, уголками рта, улыбнулась, губы у неё задёргались обиженно, будто она собиралась заплакать. Превозмогая себя, она улыбнулась ещё раз, невесело отёрла пальцами глаза, ногтями подбила снизу ресницы – пусть пушатся… Живы ли её родичи в Белоруссии, под оккупантами, кто знает? Никто не знает. Вот когда освободят Белоруссию, тогда и станет всё известно. Спросила, приходя в себя: