Не оборачиваясь, Арсюха гулко стукнул кулаком по полуоткрытой двери клуни:
– Мужики, вылезайте, – командир новенького привёл.
Внутри клуни что-то зашуршало, словно бы зверь какой переполз по сену с одного места на другое, потом шорох стих, и Мустафа уже подумал, что никто из клуни не вылезет, – отдыхают люди, – но это было не так: дверь отодвинулась ещё на немного и в проёме возникли сразу двое, один человек прикрывал другого, – широкоплечий, чуть сутуловатый, сколоченный по-медвежьи, очень прочный мужик с пытливыми маленькими глазками и короткими прядями волос, опущенными беспорядочно на лоб, за медведем этим – явно сибирского разлива, – стоял худой высокий парень в круглых старомодных очках, к дужкам которых была привязана резинка, вытащенная из чьих-то трусов, в новенькой необмятой гимнастёрке, на которой висела медаль «За отвагу» на прямоугольной, довоенного образца колодке, обтянутой муаровой лентой брусничного цвета.
– Старшина группы разведки Охворостов, – представил медведя Горшков, и тот в коротком ленивом движении приподнял одну руку. – Поскольку товарищ Охворостов – человек в полку очень уважаемый и все к нему относятся с большим почтением, то обращаемся мы к нему только по имени-отчеству… Егор Сергеевич и только так. С ним – самый знающий человек в артиллерийском полку, наш переводчик Игорь Довгялло, прошу любить и жаловать, – представил старший лейтенант второго разведчика, и тот также лениво и коротко приподнял одну руку. Старший лейтенант огляделся. – А где Соломин, что-то не вижу… Куда подевался?
– В деревню ушёл, харч получать, – готовно пояснил Арсюха.
– Харч – дело серьёзное, – сказал старший лейтенант Мустафе, будто тот сам не знал этого, – если вовремя не ухватишь котелок с кулешом за горячую дужку – голодным останешься. – Горшков огляделся вновь, хлопнул ладонью по боку. – Кота не вижу.
– Здесь он, – по-ребячьи шмыгнув носом, доложил Арсюха, – мышь углядел, поймать хочет. – Позвал громко: – Пердунок! Каша на подходе! Не зевни, не то без обеда останешься!
Сено зашуршало громко, наверху отделился пласт и сполз вниз, в следующее мгновение из-под сапог старшины вылез крупный лобастый кот с редкостными зелёными глазами, похожими на изумруды. Состоял он их трёх больших пятен, будто бы сшитых друг с другом: рыжего пятна, чёрного пятна и неровного словно бы с обкусанными краями белого – впрочем, белым это пятно можно было назвать с натяжкой, скорее это было тёмно-серое пятно извозюканное, с прилипшими остьями сена. Мыться кот не любил, если его тащили к воде, орал так, что крики его были слышны даже на немецкой стороне и оттуда немедленно открывали артиллерийский огонь, поэтому разведчики решили вымыть кота только когда он превратится из трёхцветного в одноцветного, но миг этот почему-то не наступал: то ли кот втихаря совершал где-то самостоятельные помывки (утреннее облизывание самого себя не в счёт), то ли волос его, бывший когда-то белым, высветлялся сам по себе.
– Вот он, явился, не запылился, – объявил старший лейтенант. – Пердунок собственной персоной. Знакомься, Мустафа!
– А почему вы его прозвали Пердунком? – спросил Мустафа.
– Это тебе Арсюха объяснит. Он над котом командир, – старший лейтенант поправил на голове пилотку. – Пойду, доложусь, что прибыл. Заодно и Соломина подгоню, – Горшков лихо, будто спортсмен на областных соревнованиях, перемахнул через калитку и исчез.
– Ну что, Мустафа, – старшина неторопливо поскрёб ногтем темя, – с прибытием тебя в прославленную боевую часть.
– Спасибо, – сдержанно отозвался Мустафа.
– У нас, у разведчиков, положено прописываться…
– За этим дело не застрянет, – Мустафа сбросил с плеча «сидор» и, раздёрнув горловину, встряхнул мешок. Внутри громыхнули консервные банки. Среди банок, горлышком вверх на манер зенитки, приготовившейся пальнуть по вражескому летательному аппарату, красовалась литровая бутылка. Горлышко бутылки было заткнуто туго скатанным в рулон куском газеты.
Жидкость, плескавшаяся в бутылке, имела мутноватый, схожий с берёзовым соком цвет.
– Что это? – подозрительно сощурившись, спросил старшина.
– Спирт, Егор Сергеевич, чистый спирт, – без улыбки ответил Мустафа, знал, что этот вопрос последует обязательно, – разведённый до сорокаградусной крепости, как водка, и заправленный хреном.