Ариэль расхаживала по палате, намеренно отводя глаза от зеркала над туалетным столиком.
— Ну же, Долли, где ты? Я хочу побыстрее выбраться отсюда, — едва эти слова слетели с ее губ, как дверь в палату открылась, в комнату вошли Долли и Карла Симмонс, толкая перед собой кресло-каталку.
— Знаю, тебе эта штука не нужна, но по здешним правилам мы должны вывезти тебя отсюда и докатить до машины.
— Ну что же, вы мне так ничего и не скажете? — требовательно спросила Ариэль.
— Ах да, конечно. В духовке тебя ждет индейка, утром я займусь начинкой. А еще я приготовила клюквенный соус и три пирога. У нас будет турнепс, сладкий картофель, миндаль, свежий горошек, похожий на маленькие изумрудики, и домашние булочки. Для нас с тобой — сливовый бренди, а для Карлы — диет-кола. Я купила «Уайт рашн», по которому, как сказала продавщица в супермаркете, все сходят с ума. Вот и все. Ну, мы готовы, если готова ты.
— Я вовсе не это имела в виду, и ты это прекрасно понимаешь, Долли, черт тебя побери!
— О нет, Ариэль. Если хочешь знать, как ты выглядишь, у тебя за спиной есть зеркало. Мы подождем, времени у нас предостаточно.
— Не могу, — прошептала Ариэль.
— Можешь, можешь. Все, что тебе нужно — просто обернуться и посмотреть. Рано или поздно, тебе придется это сделать, так почему бы не покончить с этим сейчас? Завтра День Благодарения. Подумай, за сколь многое тебе надо быть благодарной! Перестань думать только о себе. Все получилось, тебе сделали пластическую операцию. Этой ужасной болезни больше нет, все позади. Ты продолжаешь жить, и жизнь будет прекрасной. Поверь в это — и станешь совершенно свободна.
— Тебе легко говорить, — бросила Ариэль. — Карла, насколько все плохо?
— Ты красива, как и прежде, как всегда. Красота, Ариэль, в глазах того, кто смотрит. Ты сама твердишь мне об этом по три раза в неделю. Я очень огорчусь, если ты меня обманывала. Ты добрая, щедрая, заботливая и сама об этом знаешь. Это не скроешь. Радуйся тому, что жива и здорова. Подумай о людях, которым не так повезло. Господь улыбнулся тебе, Ариэль, так что не говори ерунды. Обернись — покончим с этим сейчас и поедем домой. И, черт возьми, убери эти дурацкие волосы с лица. Ты похожа на дикарку.
— Я это сделаю… посмотрю… когда приеду домой.
— Нет. Тебе нужно сделать это сейчас. Давай, Ариэль, или я уйду, а тебе придется самой готовить индейку. Кстати, и домой доберешься сама.
— Долли, почему ты так поступаешь со мной? Неужели у тебя нет ни капли сострадания? Я тебя выгоню, как только мы вернемся домой.
— Это не пройдет. Или ты смотришь в зеркало сейчас, или возвращаешься домой одна. А выгнать меня не сможешь, потому что я уволилась еще вчера и нахожусь здесь только по доброте душевной. Уезжаю сразу после Дня Благодарения. А что касается твоего вопроса, то сострадания у меня на всех хватит. И у Карлы тоже. Ну же, Ариэль!
— Ладно…
Ариэль повернулась, одновременно убрав с лица густые пряди волос. Вздох, вырвавшийся из груди, был таким громким, что обе женщины, не спускавшие глаз с подруги, вздрогнули. Когда та застонала, они стиснули пальцы, но не двинулись с места.
— Ну да, на лбу небольшая дырка, — сказала Долли. — Но ее можно прикрыть челкой. Складку у левого глаза нетрудно скрыть гримом. А ту, что на подбородке, назови шрамом. Вообще-то это даже пикантно. Дырочку на щеке можно считать ямочкой. Хирург сказал, что складка у уголка рта исчезнет через шесть недель. Шрамы со временем станут незаметными. Ариэль, ты жива! У тебя столько всего! Будь благодарна, что все не так уж плохо.
Подруги были правы, и Ариэль это знала. Они любили ее и заботились о ней. Она вела себя эгоистично и это тоже понимала. Ко всему придется привыкать. Ариэль повернулась и улыбнулась. Искренне, а не наигранно, сказала:
— До этой минуты я и понятия не имела, как много вы обе для меня значите. Спасибо, что пришли. Без вас я, наверное, не справилась бы. Извините, я была такой…
— Плаксой, хочешь сказать, — усмехнулась Долли.
— Думаю, вполне могу это пережить. Поедем домой и займемся индейкой. Карла, ты действительно приготовила булочки? Я и не подозревала, что ты умеешь готовить.
— Я и не умею, это мой первый опыт. Боюсь, мои булочки похожи на хоккейные шайбы.
— Ну и что?
Ариэль сидела на краю кровати, чувствуя неимоверную усталость. Представление, разыгранное ради Долли и Карлы, занявшее несколько часов, пожалуй, достойно «Оскара». Она опустилась на постель и зарыдала в подушку. Сейчас она одна, в своей комнате, за запертой дверью. Сейчас можно колотить в стену, бить посуду, выть, ругаться, проклинать — все, что хочется. Хотелось плакать. Плакать не о случившемся, не о пережитом, а вообще обо всем плохом, что было в жизни. Теперь Ариэль могла себе позволить роскошь лить слезы, ведь не имело никакого значения, станут ли глаза красными и опухшими. Камеры не будет ни завтра, ни послезавтра. Мне бы хотелось… В одно мгновение она вскочила с постели. Потянулась за ручкой, висевшей на цепочке рядом со свитком из листков с желаниями, и принялась строчить. Мне бы хотелось снова быть замужем за Феликсом. Мне бы хотелось найти Феликса. Мне бы хотелось, чтобы он помнил меня, любил, разыскивал, чтобы он сказал: все это неважно. Мне бы хотелось снова пережить то удивительное, особенное чувство, которое я испытала в тот день, когда мне было шестнадцать, и мы тайком поженились в Тихуане. Мне бы хотелось… О Феликс, где ты?