— Угу.
Ричард отступил назад и критическим взором окинул полотно.
— Ты чертовски много работаешь.
— У меня нет выбора, — пробормотал Ричард. — Я должен это закончить.
То была в лучшем случае полуправда. Он, разумеется, хотел закончить картину: чем скорее она попадет в руки торговца, тем скорее будет оплачена. Еще полудюжина неоконченных работ требовала завершения. Кроме того, работа неизменно улучшала его способности думать логически.
Томас подавил вздох сожаления.
— Я все-таки до сих пор не пойму, почему ты настаиваешь на сохранении инкогнито. Ты мог бы войти в моду.
— Весьма тебе признателен, но я предпочитаю, чтобы граф Шелбрук не стал pet du jour[2]. — Ричард взял намоченную в скипидаре тряпку и вытер ею кисть. — К тому же, судя по твоим словам и по тому, что я слышал от других, а также по высоким ценам, которые начинают давать за мои картины, успех уже достигнут.
— Вероятно, однако это не твой успех, — назидательно проговорил Томас. — Художника, обретающего растущую славу, зовут Этьен Луи Туссен.
— К вашим услугам, милорд.
Ричард сделал театральный поклон.
— Если бы публика узнала, что Туссен на самом деле граф…
— Тогда бы все пропало, — перебил Томаса Ричард и бросил кисть и тряпку на исцарапанный, покрытый пятнами разноцветных красок стол. — Мы с тобой уже спорили на эту тему ранее, и мои взгляды не изменились. Более того, мое желание сохранить свое подлинное имя в тайне только укрепилось.
На лице Томаса появилось хорошо знакомое Ричарду упрямое выражение — он явно намеревался продолжить спор.
— Но послушай, теперь, когда произведения Туссена так хорошо продаются…
— …тем больше причин хранить секрет, — спокойно завершил фразу приятеля Ричард. — Ну посуди сам, Томас. Задумайся хоть на минуту. Графы играют в карты. Графы охотятся. Графы скачут верхом. Графы пускают на ветер семейные состояния и теряют доброе имя, и в свете никто не придает этому ни малейшего значения. Однако графам не положено заниматься каким-либо делом с целью честно зарабатывать на жизнь, не положено эмигрировать в нецивилизованные страны в погоне за удачей. И ни при каких обстоятельствах им нельзя становиться у мольберта. Это занятие для девочек, пока они учатся в школе, или для пожилых особ женского пола, если им надо убить свободное время. — Ричард поднял брови. — Общество относится к подобной деятельности графов точно так же, как к сочинению стихов маркизами.
— Я ничего не публиковал, — пробормотал Томас и неловко поерзал в кресле.
— И ты никому не рассказывал о своих попытках, не так ли? — рассмеялся Ричард.
— Да, но мои творения не идут ни в какое сравнение с твоими картинами.
— Да ну? Что ты имеешь в виду?
Томас приподнял стакан в шутливом приветствии.
— Твои произведения совершенны. А мои стихи — сплошная чепуха.
Ричард снова рассмеялся, но не стал возражать. Томас пописывал стишки со школьной скамьи, но, несмотря на все усилия, так и не создал за эти годы ничего значительного.
— Если бы мои стихи чего-то стоили, я не замедлил бы выкрикивать их, стоя на крыше.
— Да, но ты маркиз и наследник титула герцогов Роксборо, все деньги и влияние семьи Эффингтон в твоем распоряжении. Ты можешь заниматься чем хочешь. А мне надо восстанавливать имя и репутацию. Я зависим от капризов моды и от своих заработков. Неужели ты всерьез полагаешь, что произведения графа можно продать за ту же цену, что и творения загадочного француза?
— Наверное, нет.
— Здесь не может быть никаких «наверное». Мои работы никем не будут приняты всерьез, если я поставлю под ними собственное имя.
— Твоя гордость вынуждает тебя к молчанию не меньше, чем все остальное.
— Проклятая гордость, — произнес Ричард с горьким смехом. Он мог подшучивать над всем этим наедине с Томасом, но его задевало, что способности, высоко ценимые в неизвестном художнике, в человеке из высшего сословия в лучшем случае будут снисходительно приняты за дилетантство. — Но, знаешь, история, которую мы, а вернее, ты сочинил насчет Этьена Луи, мне очень нравится.
— Признай, что я проделал замечательно тонкую работу. — Томас улыбнулся и сделал глоток бренди. — Не то чтобы это было так уж трудно. Вовремя ввернутое пояснение, уместное замечание, и…
— Voila![3] — Ричард произнес это слово с подчеркнутым французским акцентом. — Перед нами Этьен Луи Туссен, единственный уцелевший отпрыск знатной французской семьи, казненной во время революции. Он был вывезен из страны преданными слугами и теперь проводит дни, занимаясь живописью со страстью, свойственной его предкам, а ночи, ах, mon ami[4], его ночи…
— Это был блестящий штрих, — сказал Томас, улыбаясь еще шире.
— В самом деле блестящий! Для человека, которого никто в глаза не видел, репутация прекрасного любовника — истинная удача.
— Благодарю тебя. — Томас пожал плечами с преувеличенной скромностью. — Каждый делает что может. Должен заметить, что все вышло очень забавно. Я смог оценить это, когда подслушал разговор женщин, обсуждающих чары неотразимого Этьена Луи. Жаль, что я не слышу подобных разговоров о графе Шелбруке. Не настало ли время подыскать для тебя подходящую пару?
Знает ли Томас о наследстве Джиллиан и условии его получения?
— Последнее, в чем я нуждаюсь именно теперь, — это еще одна женщина. Сестры, да еще тетушка… право, вокруг меня более чем достаточно женщин. К тому же подходящую невесту, которая пренебрегла бы моими финансовыми затруднениями, найти нелегко. — Ричард умолк. Если Томас в курсе дела о наследстве, то сейчас самый подходящий случай упомянуть об этом. Но друг молчал, и Ричард заподозрил, что тот ничего не знает о предложении сестры. — Довольно о женщинах, Томас, иди сюда и посмотри.
— У тебя огромный талант, мой друг, — негромко произнес Томас. — Твое мастерство совершенствуется с каждой картиной. Эта вещь чудо как хороша.
— Не просто хороша, а великолепна!
— Твоя скромность так же велика, как и талант.
— Скромность бесполезна, когда живешь, укрывшись в тени другого имени.
— Я хотел бы, чтобы ты позволил мне поговорить с Джиллиан. Она обладает большим влиянием в обществе и никогда не выдаст твою тайну.
Голос Томаса звучал чуточку слишком безразлично. В свете происшедшего накануне вечером Ричард почти забыл о том, что одна из его картин принадлежит теперь Джиллиан, и поддержал разговор с той же деланно безразличной интонацией, как и Томас.
— Ах да, овдовевшая красавица леди Джиллиан. Однако, как я уже говорил, мне нет необходимости осложнять жизнь отношениями с еще одной женщиной, даже если она может быть весьма полезной. Повторяю, я не хочу, чтобы ты посвящал свою сестру в мои дела. Ведь ты уважаешь мои желания, не так ли?
Помолчав, Томас ответил:
— Да… Разумеется.
— Ты не рассказывал сестре о моем творчестве?
— Нет… Никогда.
— И не просил пригласить меня на один из ее вечеров?
— Конечно, нет!
— Значит, не ты посоветовал ей пригласить меня на вчерашний прием.
— Вчерашний? Конечно, нет. — Томас нахмурился. — А ты там был?
— Да, был, но…
— Она пригласила тебя? И ты пришел. — Лицо у Томаса просияло. — Я считаю, что это большая удача.
— Почему?
— Ну, это очевидно… — Томас помолчал. — А чье имя стояло в билете?
— Графа Шелбрука. Приглашение пришло через моего поверенного.
— Клянусь, что не имел к этому никакого отношения!
— Верю. — Ричард занялся последней кистью, которую следовало очистить, но краем глаза наблюдал за Томасом. — Это был интересный вечер.
— Вот как?
— Обилие увлекательных дискуссий, необычные гости и к тому же одно странное совпадение.
— Да? — с явным смущением произнес Томас.
— Только ты один можешь себе представить мое удивление, когда я обнаружил в гостиной один из своих пейзажей.
— Одну из твоих картин?