***
Рассматриваю потолок – глупую границу, придуманную людьми. Поворачиваюсь и упираюсь взглядом в стену – еще одна граница. Бессмысленная и жестокая в своем желание расселить души по клеткам.
Но для людей – вынужденная необходимость. Как звери – посели вместе и глотку друг другу перегрызут. Неужели так сложно найти взаимопонимание. Прийти в договоренности и равновесию. Откуда столько страха и злобы у Землян?
Чем дольше мы находимся наедине с собой, тем больше вспоминаем. Чем больше мы вспоминаем, тем о большем задумываемся. Общая зона суждений пестрит эмоциями, нам очень сложно их сдерживать. Часть из них моя, но ЕГО куда шире. ОН не готов узнать так много плохого о людях и ЕГО распирает от чувств. Большая часть из них – печаль.
Кажется, мы теряем наше единение. Он больше не пускает меня к себе и не идет ко мне.
— Не спишь?
Влад единственный кто имеет смелось преодолеть границы двери и подойти. Остальные люди ограничивались взглядом через стекло.
— Не сплю, — поднимаюсь на постели и через силу улыбаюсь.
— А что делаешь? — он садится на соседнюю кровать.
— Глупый вопрос, — маска съезжает на затылок, ОН не принимает участия в разговоре. Сомневаюсь, что ОН вообще захочет говорить с людьми после увиденного в моей памяти. Ох, когда все началось делится на его и мое? — Размышляю. Об этом месте, о прошлом, о будущем. Что еще я могу делать в четырех стенах. Полагаю, у тебя день прошел более плодотворно, — глаза потухают.
Вижу, как Влад напрягается, как по лбу течет капля пота. Зря он меня боится, мы не намерены причинять зла. Даже зная о его потаенных мыслях и обо лжи.
— Просто скажи, что отведешь нас в лабораторию, — прошу я. — Молчи про остальное. Мы и без того полны разочарований.
Влад тяжело выдыхает и обещает:
— Отведу. Уже очень скоро ты будешь там. — Он хочет еще что-то сказать, но пересиливает себя. Молчит, но не уходит.
— Намереваешься о чем-то спросить? — догадываюсь я.
— Ты правду можешь остановить это? Появление новых амальгам.
Мои глаза вновь загораются.
— Да. Мы в этом уверены. Когда мы доберёмся до лаборатории, то вспомним что должны сделать. И больше никому не придется страдать.
— Надеюсь «никому не придется страдать» не подразумевает под собой всеобщую смерть! — Влад вздрагивает от собственных мыслей.
— Нет! Конечно нет! — мне жутко от подобных предположений. — Смерть — это окончание всего! Как мы можем желать этого?!
— Амальгамам ты этого желала.
Холод проходит по позвоночнику. Мысли сложно облечь в слова, особенно такие безрадостные.
— Мертвые достойны покоя, — говорю дрожащим голосом. — Тот, кого вы называете амальгамами - это слитые воедино усопшие, чьи желания похожи на рефлексы – судороги перед концом. Их души распадаются в агонии непонимания, они затухают и падают в забвение. Для них смерть – избавление. И мы дарили ее. Но это не значит, будто мы желаем им смерти! Просто… нет другого выхода для таких… для этих печальных душ.
По щекам вновь текут черные слезы. Нам вновь больно от осознания совершенных деяний.
— Мы расчленяли их, в попытках понять: может их можно спасти. Но видели лишь бездушную плоть. Соединения плоти…
— Я не хотел расстраивать тебя, — Влад кажется угнетенным. Но его слова полны искренности: — Ты гораздо человечнее чем мне казалось.
Даже не знаем, как реагировать. Я смущена, ОН в ужасе, я в замешательстве, ОН в панике, я расстроена, ОН зол. Тратим секунды на разбирательства услышанного и на выводы.
— Я поняла какой смысл ты вложил в свои слова, — говорю с грустью, — однако, прошу, впредь воздержись от подобных эпитетов. Для НАС человечность не подходит по определению. МЫ не люди. И МЫ от вас не в восторге. То, что вы считаете человечностью вызывает у НАС спазм ужаса. — Перед глазами проносится очень многое из прошлого Земли. — Войны, голод, убийства, угнетения. То, что вы называете человечностью – это то, что привлекло таких как ОН и то чем вы ИХ обманули.