Я взглянул на неподвижную спину отца.
— Он пытался найти другой путь. Честно, пытался. Береги себя, Паоло.
Я был признателен, что Паоло не пытается убедить меня сбежать. Мы уже обсуждали это в Пределье. И хотя он не хотел, чтобы я умер, он не мог предложить мне другого выхода. Но он покачал головой.
— Еще не все потеряно. Даже и не думай. Госпожа найдет, что сказать про все это.
— Где она? С ней все хорошо?
— Она…
— Убирайся отсюда, Паоло! — Принц быстро шагнул к нам, дернул Паоло за руку и оттащил от меня. — Еще мгновение, и наши гости узнают о твоем переходе.
Стук копыт в долине известил нас о приближении всадников. Десятка или больше.
Подняв руку в прощании, Паоло снова шагнул в портал — немногим сложнее, чем «думать о себе по ту сторону» каменного выступа в самом сердце развалин. Я забыл спросить его о Роксане.
Отец больше не говорил со мной, пока мы ждали, когда подъедут всадники. Понимая, что он увидел внутри меня — и что должно произойти днем позже, я тоже не знал, что ему сказать. Конечно, ничто уже не изменило бы его решения. Так что я просто сел в углу и принялся ждать, размышляя о том, кто сейчас приедет, даст ли отец Паоло время, чтобы спасти одиноков, и как он убьет меня: мечом, кинжалом или каким-нибудь заклинанием.
«Гости»: Радель, его отец Мен'Тор и несколько их людей — все были за то, чтобы казнить меня прямо здесь, в развалинах, и по тому, как принц с ними разговаривал, я подумал, что он так и собирается сделать. Но потом он сказал, что решил сделать публичное зрелище из провозглашения преемника и моей казни, чтобы дар'нети своими глазами увидели происходящее. Так что они просто надели на меня кандалы, мешающие пользоваться магией.
Вспоминая всех тех, на ком я запечатывал рабские ошейники, я не мог пожаловаться на оковы. Заговоренные серебряные кандалы, из-за которых казалось, что вместо костей мне в руку и спину вставили раскаленные железные прутья, были и вполовину не так ужасны, как ошейники. Но мне казалось странным, что отец, которого я освободил от ошейника в Зев'На, поступает так со мной. Должно быть, ему это тоже пришло в голову, поскольку, когда меня привязали к лошади и он подошел, чтобы запечатать цепи собственными чарами, он избегал смотреть мне в глаза. И в тот самый миг, когда его заклинание пронзило мой разум и тело стало напоминать пылающий топор, я мог поклясться, что услышал его шепот: «Прости меня». Но тогда я заходился криком, а после еще долгое время не мог ни о чем думать.
Весь следующий день и ночь я убеждал себя, как глупо даже думать об отце, не говоря уже о том, чтобы верить, будто у него есть какой-то план, который поможет мне выжить. И все же те два слова так и звенели у меня в голове каждый раз, когда я видел его. Он приводил одну за другой группы кровожадных высокопоставленных дар'нети, чтобы поглазеть на меня. Он рассказывал им, что я за чудовище и как я пытался убить собственную мать. Но потом он снова призывал магию Д'Арната, белое пламя, от которого мне хотелось выскочить вон из кожи, и после этого я не мог связать и двух мыслей.
Любопытно, что он ни разу не рассказал этим проклятым зевакам о настоящем зле, которое во мне увидел, только то, во что они и так уже верили. И он всегда заканчивал одной и той же речью:
— Когда придет время его казни, он позовет лордов прийти за ним. И не важно, в чем он клянется сейчас, когда наступит этот миг, он так и сделает. И этим покажет, кто он есть на самом деле. И если в этот миг я протяну ему руку и предложу свободу от его порочности, как вы думаете, примет ли он ее?
Он так и не ответил на собственный вопрос, но, когда я уже начал подозревать, что он пытается мне что-то этим сказать, он снова ударил меня огнем. После десятого или двенадцатого раза за этот бесконечный день я убедился: единственное, о чем он говорит мне, — это то, что мне вот-вот придется умереть. И меня перестало это заботить.
Но конечно, когда этот миг настал — когда Радель и Мен'Тор погибли, а я, прикованный к столу, пытался убедиться, что мой череп еще не распался надвое, как это ощущалось изнутри, — я вспомнил все, что он повторил столько раз. Если он хотел, чтобы я призвал лордов, око для этого как раз годилось. Я мог сказать Троим, что я отчаялся, что я готов сдаться, что я сделаю все ради силы и спасения от меча отца. Изобразить убедительность будет не так уж трудно. Но я не отважился слишком долго размышлять об этом. Лорды почувствуют мои сомнения и поймут, что это ловушка.
Когда я смог пошевелить головой, не потеряв сознания, я глянул на принца, не подаст ли он знака, который подскажет мне, чего он от меня хочет, но он не выказывал ни малейшего интереса. Я предупредил его, а он повернулся ко мне спиной. Но позади него… позади стояла моя матушка, а если он привел сюда ее, значит, ему было совершенно небезразлично, что произойдет. Я должен был верить ему.
Так что я потянулся к сфере и позвал лордов прийти и спасти меня. Они пришли. В тот миг, когда они вошли в меня, я почувствовал себя так, словно вернулся в Зев'На. Я взорвался всем тем, что так долго скрывал, игнорировал и прятал в себе: запахом крови, пролитой моей рукой, вкусом боли, которую я причинял, упоением от чужого ужаса, дающего мне удовольствие и силу. И хотя воспоминания об этом вызывали у меня отвращение, хотя я и ненавидел того, кем я был, и перепробовал все, что мог, чтобы оставить это в прошлом, я жаждал большего. Мои руки дрожали от жажды силы, моя душа изнывала по пустоте, которую давали мне лорды, свободе от сомнений, боли и страха. Я желал чего-то большего, чем боль и сомнения.
Довольно! Я отбросил в сторону отцовский меч и не стал слушать его обвинений. Почему я должен умирать? Я тот, кто я есть. Лучше жить, обладая силой… Лорды поздравляли меня, приветствовали мое возвращение, топя меня в своем вожделении и ненависти, и четыре года отрицания их были стерты в первый же миг, как я прислушался к ним. Когда мой отец бросил мне маску, я не вспомнил ни о притворстве, ни о воображаемом плане, ни о хитрости. Мое тело умоляло о прикосновении к золоту, оно томилось по омерзительному наслаждению, с которым маска врастала в мою плоть. Мои жалкие человеческие глаза жаждали своих алмазов, видящих все и ничего.
Но когда моя рука подняла маску, матушка взялась за нить, связывающую нас. Она обратилась ко мне по имени, словно напоминая мне о том, кем я был.
— Я знаю твое истинное сердце! Тебе не место среди лордов!
Я едва не выплюнул ей в ответ: «Если не в Зев'На, то где мне место?»
Но еще не задав вопрос, я понял, что впервые в жизни знаю ответ.
«Я знаю твое истинное сердце…»
Все, что пытались сказать мне родители, внезапно обрело смысл. Все, что я узнал и пережил за последние месяцы, встало на свои места. Я принадлежал Пределью, где мой изувеченный народ только учился жить. И я был одним из них, таким же искалеченным. И если это так, значит, как и они, я не был злом.
В этот ошеломляющий миг новая возможность приглушила мою боль и голод, затмила соблазны лордов. И когда мой отец прошептал: «Иди ко мне», я услышал его голос. Когда он сказал: «Мой дорогой и возлюбленный сын», я поверил ему. И хотя это был один из самых трудных поступков, которые я совершил в жизни, когда он протянул мне руку, я принял ее.
Только когда боль от огня начала стихать, лорды принялись торговаться. Они корчились и извивались внутри нашего общего сознания, словно змеи в чайнике, но я призвал силу, как они сами и учили меня, и сковал их неподвижностью.
— Юный лорд, — обхаживала меня Нотоль, — я наставляла вас в путях силы. Все это, — я мог представить, как она обводит рукой черный бархат пейзажа, открывшегося за угасшим огнем, — есть не что иное, как новая пища для вашего таланта. Вы станете величайшим из лордов, внушающим трепет и почитаемым во всех мирах, способным взять любую душу по малейшей прихоти, поглотить ее или использовать, как вы пожелаете. Вы будете стоять одной ногой в одном мире, а другой — в другом и смеяться, когда Зиддари и Парвен начнут вымаливать у вас милости. Отпустите меня, и я верну вас в Зев'На, где вы займете свое законное место.