XLIV.
О БУНТЕ МИРЯН ВО ВРЕМЯ ВЫБОРОВ
Именно в это время вышеназванный загребский епископ, направив послание римскому престолу, всеми силами стремился добиться удовлетворения своей просьбы — согласия в отношении своего требования на определенных условиях, которые не захотел принять во внимание господин Иннокентий, недавно возвысившийся до вершины апостольского престола[407]. Поэтому названный епископ известил Сплит об отказе от своего требования, предоставляя свободу избрания другого лица.
А через несколько дней в епископском дворце собрались вместе капитул и клир города, и на открывшееся высокое собрание были приглашены братья обоих орденов — миноритов и проповедников, и началось обычное обсуждение вопроса об избрании понтифика. Присутствовали и пришедшие самовольно подеста с народом: ведь они боялись, что без их участия не примут сколько-нибудь разумного решения.
Итак, сначала было объявлено слово Божие, и монахи стали заклинать и призывать, чтобы каноническое избрание проходило без волнения и смятения — по-божески и по форме вселенского собора. Перед всеми была вынесена книга [канонов] и было прочитано то, что относится к правилам, соблюдаемым при избрании. Но скудоумным не нравится то, что угодно Богу, называя зло добром, а добро — злом, считая мрак светом и полагая свет мраком, они подозревают, что в узаконенном нет ничего разумного и правильного. Ставя свои пагубные и смутные желания превыше установлений святых, направляя против мудрых и добрых дерзкие речи, они говорили, что нужно отвергнуть написанное и следовать одной лишь воле. И так как возникло немалое замешательство, Продан — первый среди пресвитеров, поднявшись, обратился к собранию с ласковыми словами, призывая всех, испросив помощь Святого Духа, сойтись на том, чтобы, не поддаваясь борьбе различных желаний, но следуя указаниям священных канонов, единодушно и согласно, законно и канонически провести избрание. И пропев торжественно и благоговейно гимн, все согласились, чтобы избрание было проведено канонически. Тогда были выбраны трое заслуживающих доверия старших членов капитула, которым после произнесения ими клятвы было поручено, разузнав решение каждого в отдельности, записать его и после того объявить на общем собрании. Что и было сделано. Эти трое, войдя в комнату, звали по одному каноников, которых было двадцать и которых после клятвы перед святым евангелием они просили, оставив те чувства, что часто мешают человеческой душе говорить правду, без пристрастия и ненависти, без зависти и соображений сиюминутной выгоды сказать, кого они считают наиболее достойным должности архиепископа и выбрать названного ими. Когда это было сделано, трое присяжных вышли из комнаты, взяв записи опроса. И когда им было велено огласить публично то, что было сказано тайно каждым в отдельности, они, открыв записи, прочли их во всеуслышание, и оказалось, что все единогласно и единодушно избрали архидиакона Фому, за исключением четверых, из которых один вместе с тем же архидиаконом назвал трогирского епископа, трое остальных не пожелали избирать никого. Снова собравшись после этого и посовещавшись, все шестнадцать сошлись на том же архидиаконе. Однако сам архидиакон, удивленный, что вопреки его собственному мнению он был настолько оценен братьями, что они посчитали его достойным столь высокого положения, поблагодарил их, но поскольку он не имел намерения принимать этот сан, он сказал, что в настоящее время он не может ни согласиться, ни отвергнуть избрание.
Тогда некоторые миряне, обезумевшие от приступа зависти и ненависти, услышав это, впали в сильную ярость и, придя к подесте и разжигая его насмешками, стали подстрекать его, говоря, что если это случится, то весь город, взбунтовавшись, окажется перед большой опасностью. И подеста, созвав толпу народа, издал указ, что если клир не откажется от своего намерения или архидиакон будет настаивать на избрании, никто не посмеет заключать с ними сделки по купле-продаже и водить с ними дружбу и приятельство. Но архидиакон, по природе кроткий и тихий, был мало склонен из честолюбия стремиться к почестям; он печалился не из-за тяжести собственных страданий, так как не считал себя избранным, но скорбел об испорченности тех, кто, разлагаясь от яда зависти, стремился противозаконными действиями запятнать красоту матери церкви. Они ходили по улицам и площадям, пылая огнем ярости, обращаясь к клирикам не иначе как с бранью, направляя на них стрелы своих угроз, осыпая руганью миноритов и проповедников. Одни делали вид, что действуют на законном основании, утверждая, что избрание потому не может оставаться в силе, что оно проводилось только представителями клириков без участия мирян. Другие же, отбросив стыд, прямо говорили, что не могут сдержать яда злобы, который так сильно разъедает их сердца. И хотя они не имели повода для упрека, но, явившись к архидиакону в мятежном состоянии духа, одни из них просили, другие грубо напирали на него, угрожая разграбить имущество и разрушить дом, если он не отречется от избрания. Поскольку дело шло к насилию, архидиакон, втянутый в центр разъяренной толпы, иронически объявил о своем отказе. И хотя архидиакон видел, что некоторые клирики, подавленные страхом, колеблются, он не переставал, защищая крепость церкви, открыто и бесстрашно протестовать против всякого участия мирян в выборах. Он хотел, чтобы клирики по крайней мере провели другие выборы, как предписывают установления святых.