Многие сюжеты хроники, связанные с историей Венгрии, проникнуты отчетливыми антивенгерскими мотивами. Показателен в этом отношении рассказ о татаро-монгольском нашествии на Венгрию в 1242-1243 гг., тенденциозный и в освещении событий, и в подборе сведений источников. Рассказ, подчеркивающий роковую подоплеку событий, подчинен мысли о справедливости кары, постигшей венгров, поэтому он насыщен страшными натуралистическими подробностями их уничтожения. Вместе с тем порицания Фомы имеют вполне определенный адресат — короля, магнатов, высшее духовенство Венгрии. Именно они обличаются в неспособности организовать достойное сопротивление и обвиняются в жестоком поражении венгров. На определенную социальную направленность рассказа указывает и общая характеристика «венгров», которые «тратили целые дни на изысканные пиры и приятные забавы, просыпались лишь в третьем часу дня» и т. д. Издевка сквозит и в описаниях трусливого поведения короля, который осмелился вернуться в Венгрию, только когда «определенно узнал от высланных разведчиков, что нечестивое племя уже оставило все королевство». Тенденциозность в изложении материала и экспрессивная выразительность средств убеждают в том, что перед нами — некое подобие политического памфлета. Большое значение, которое придавалось самим хронистом этому рассказу, находит косвенное подтверждение и в том, что, композиционно представляя его отходом от основной линии повествования, он тем не менее отводит ему седьмую часть всего текста хроники, причем это единственный пример столь значительного отступления от темы. Злободневность этого сюжета для Фомы очевидна, и причины ее следует искать в том, что враждебное отношение венгерского короля к введению «латинского» управления в подчиненном ему Сплите и проявилось именно во время татаро-монгольского нашествия, когда венгерский король Бела искал убежища в Далмации. Рассказ, таким образом, можно считать своеобразной моральной компенсацией за постигшие архидиакона неудачи и за нанесенный Сплиту королем и его приближенными ущерб.
Повторяемость определенных мотивов и интерпретаций на протяжении всего текста хроники, показывающая их связь в ретроспективе с событиями городской и личной жизни архидиакона, относящимися к первой половине 40-х гг. XIII в., может служить основанием для заключения о датировке и порядке работы Фомы над текстом. По всей видимости, основная его часть, подчиненная единому замыслу, создавалась во второй половине 40-х гг., скорее всего после поставления в Сплите в 1248 г. архиепископа Рогерия, близкого к римской курии и утвержденного вопреки воле венгерского короля. Впоследствии были добавлены описания некоторых событий до 1266 г. — года смерти Рогерия. Это тем более вероятно, что события, относящиеся к периоду до настолования Рогерия, отличаются последовательностью и максимальной полнотой описания, а затем подбор сюжетов носит сугубо спорадический характер.
Сказанное, однако, не означает, что перед нами — произведение, выделяющееся среди других средневековых хроник некоей особой сюжетной компактностью. Его, как и всякую хронику, отличает мозаичносгь тем, а существование далматинских городов, в том числе и Сплита, в системе различных социополитических структур и культурных традиций обусловили и мозаику социальных, политических и культурных оценок и приоритетов. Так, несмотря на антивенгерские настроения Фомы, его описание событий ранней истории Венгрии основывается на интерпретациях официальной венгерской историографии, что косвенно может указывать на восприятие им венгерской государственной идеологии. Неожиданная восторженность отличает его рассказ о кратковременном восстановлении императором Мануилом византийского суверенитета над Далмацией и Хорватией во второй половине XII в. Она объясняется тем, что Сплит на правах преемника Салоны оказался столицей образованной здесь административной единицы — фемы; подвластная же сплитской архиепископии территория расширялась чуть ли не до размеров владений салонской церкви.
В описаниях взаимоотношений между далматинскими городами дает себя знать коммунальная замкнутость, постоянное соперничество, чувство превосходства своего города и т. п., так что в хронике нетрудно найти отголоски сплитских патриотических амбиций. Однако здесь имеются и эпизоды, в которых интерпретация связанных с этим событий имеет иную окраску, указывающую на сохранение в исторической памяти горожан представлений о далматинском родственном единстве. Неслучайно хронист характеризует войну 1243 г. между Сплитом и Трогиром как «гражданскую и братоубийственную». Появление в хронике двух рассказов о взятии Задара венецианцами — в 1202-1203 и 1243 гг., вероятно, обязано стремлению хрониста показать свои симпатии к силе, противостоящей Венгрии. Приверженность хрониста к венецианцам настолько очевидна, что мимо нее не прошел практически ни один исследователь хроники. Однако сопоставление текста Фомы с другими, прежде всего венецианскими источниками, позволяет увидеть присутствие и иной традиции, отличающейся симпатией к Задару, а, возможно, и собственно задарской, подчеркивающей храбрость и боевые способности его защитников.