Последние слова Мартынов произнес патетически, приподнятым тоном. Камлюк невольно улыбнулся и заметил:
— Вот с таким пылом и Архимед, верно, произнес некогда свои знаменитые слова: дайте мне точку опоры, и я переверну землю.
— Ты шуточками не отделывайся, — вмешался в разговор Струшня, сдерживая улыбку. — Проиграл, так откупайся.
— Да уж придется, за обедом постараюсь, у меня где-то на возу была бутылка трофейного вина.
Все перешли в другую половину. Новиков присел к столу, на котором стояло большое зеркало, и открыл свою, как в шутку прозвали его полевую сумку, газетно-аптечно-парфюмерно-галантерейную базу. Действительно, сумка эта была замечательна по своей вместительности. В ней таились вещи, которые могли порадовать и агитатора, и медика, и парикмахера. Каждый, познакомившись поближе с Новиковым, мог убедиться, что он не только хороший пропагандист, но знает толк и в обыкновенных житейских делах, человек с тонким вкусом.
Новиков был чрезвычайно аккуратен. Несмотря на всю свою загруженность, он не переставал следить за собой. Всегда подтянутый, выбритый, с тщательно причесанными волосами, в начищенных до блеска сапогах — таким помнят своего политрука и начальника клуба Новикова те, кто в мирные дни вместе с ним и Гарнаком служил в Н-ской дивизии. Таким он остался и во время войны. Правда, от некоторых привычек ему пришлось отказаться, но в главном он остался верен себе. Гарнаковцы, которые вместе с Новиковым прошли тяжелый путь отступления от Буга, от Брестской крепости и до Сожа, не помнят такого дня, когда бы они видели своего политрука небритым или небрежно одетым. Таким же аккуратным остался он и в партизанском быту, этому же учил и своих подчиненных.
Камлюк, утираясь полотенцем, заглянул в зеркало и встретился там взглядом с Новиковым, который сидел у стола и брился.
— До чего хорош, — воскликнул Камлюк, таинственно подмигнув Новикову в зеркале. — Теперь, Иван Пудович, можно хоть в сваты идти.
Все рассмеялись.
— А жених кто? — подал голос Гарнак и, встав с дивана, стал надевать шинель.
— Жених? Ты что-то сразу оживился… Как голова — не кружится больше?
— Прошло.
— Ну, так давай за жениха. А боишься — мне место уступи. Думаю, что если перед баней дядьки Антона не спасовал, так перед невестой — тем более. Ну что, Гарнак, уступаешь?
— Подумаю. Вот схожу проверю посты, вернусь — тогда скажу.
— Долго ждать, невеста потерпит-потерпит, да и пойдет за другого, — засмеялся Камлюк.
У него было приподнятое настроение. Смеялся он громко, жизнерадостно, серые с зеленинкой глаза его лучились. В них было столько живого ума, теплоты и ласки, что они просто приковывали к себе. Лицо его, круглое, полное, особой красотой не отличалось, казалось даже некрасивым из-за приплюснутого носа и толстых, точно надутых, губ. И еще останавливали внимание родинки, мелкие, коричневатые, раскиданные у висков, на щеках и подбородке. Новиков помнит, как однажды во время бритья Камлюк, порезав бритвой одну из них, сердито пошутил: «Вот неровно бог распределяет. Иная женщина для красоты наклеивает искусственные родинки, или, как их там, мушки, а мне они только помеха. И как бы это их передать какой-нибудь красавице?»
Новиков припомнил это, глядя на Камлюка, который уже занял его место у стола, и улыбнулся. Камлюк, очевидно, увидел эту улыбку в зеркале, потому что, не переставая причесываться, сразу же спросил:
— Что, Иван Пудович? Славно?
— Славно, Кузьма Михайлович. И банька эта…
— Дядька Антон умеет. До войны я как-то проводил здесь собрание, а потом в баньку к нему попал. Было… Вот по старой памяти я вас сюда и затащил.
— Помылись на славу. И отдохнули денек…
— Праздник встречаем как полагается, — умиротворенным тоном проговорил Камлюк и, окончив причесывать свои редкие русые волосы, озабоченно взглянул на Новикова. — Надо сказать редактору и радисту… сейчас же пускай едут в лагерь. Пусть устанавливают приемник и готовятся к приему торжественного заседания. Скажи, чтоб к нашему приезду все было готово.
— Есть! — отвечал Новиков и, накинув шинель, заторопился уходить.
— Погоди, — на пороге остановил его Камлюк. — Загляни по дороге в спецвзвод. Передай командиру, чтоб подготовил двух человек на поиски Романа.
Но Роман Корчик в это время сам показался у ворот Малявкиного двора. Камлюк в окно увидел его коренастую фигуру и, облегченно вздохнув, двинулся навстречу. Следом за Камлюком вышли все, кто был в другой половине хаты.