— Пиши: конспект студентки военного университета… — серьезно произнес Поддубный и, глубоко вздохнув, задумчиво продолжал: — Все попутала война. Разве кому-нибудь из нас могло прийти на ум, что доведется так вот собираться? У каждого были свои мечты. Ты бы училась где-нибудь в городе, Ольга командовала бы своим льноводческим звеном, Борис занимался бы эмтээсовскими делами, Тихон по: прежнему слесарничал бы в райпромкомбинате, ну и я, грешный гидротехник, тоже шуровал бы во всю силу. Но война все повернула по-своему. Что ж, будем биться. Одолеем врага и снова возьмемся каждый за свое дело.
— Золотые твои слова, малютка, — с теплыми нотками в голосе проговорила Надя, в шутку называвшая так Сергея за его огромный рост.
Тем временем Злобич нашел конец антенны и, прежде чем подключить ее, взглянул на лаз — плотно ли прикрыт, — затем настроил приемник на нужную силу звука. Только он подключил антенну, как из репродуктора на волне затихающих аплодисментов послышалось:
— Товарищи!
— Началось! — выдохнул Поддубный.
Надя попыталась было записывать, но сразу же отстала. Рука у нее вздрагивала, и карандаш, покуда не сломался, оставлял на бумаге только неровные, наскакивающие одна на другую строчки. Ее охватило величайшее волнение: широко открытые глаза светились радостью, и даже брови, тонкие, черные, высоко взлетевшие, выдавали необычайный душевный подъем.
Вот так же волновалась она у радиоприемника и прежде, в те первые дни войны, когда по утрам и вечерам слушала сводки о положении на фронтах. Но то было в других условиях. Она слушала тогда не тайком, как сейчас, а в колхозном клубе: тогда их деревня, широко раскинувшаяся Нива, еще не была оккупирована, тогда вражеские армии еще не зашли так далеко на советскую землю. Теперь не то. За несколько месяцев войны положение изменилось, стало тяжелым, угрожающим. Враг захватил всю Белоруссию, большую часть Украины, Молдавию, Литву, Латвию, Эстонию, забрался в Донбасс, навис черной тучей над Ленинградом и Москвой. И потому понятно, как жаждала Надя со своими друзьями услышать обо всем, что происходит на фронтах.
Не меньше, чем Надя, были взволнованы и остальные подпольщики.
Ольга, нагнувшись к приемнику, хотя звучал он довольно громко, вся как будто превратилась в слух. Боясь пропустить хоть одно словечко, она не решалась даже поправить волосы, выбившиеся из-под косынки и свисавшие ей на глаза.
В напряженном внимании слушал и Поддубный. Губы его крепко сжались, еще больше подчеркивая суровое выражение лица, а в немного выпуклых глазах светилось нечто орлиное, какое-то вдохновенно-гордое чувство. Всем своим большим телом он подался вперед; казалось, он вот-вот сорвется с места и стремительно зашагает куда-то.
Один только Злобич сохранял свой обычный уравновешенный вид. Сидя на дубовом кругляке, он облокотился на колени, подпер обеими ладонями щеки и задумчиво смотрел из-под длинных черных ресниц на освещенную шкалу радиоприемника.
Вдруг Злобич почувствовал, как что-то стукнуло его по руке. Он оглянулся на лаз, одновременно поворачивая регулятор, чтобы уменьшить звук.
— Я вас окликал — не слышите. Пришлось бросить комок земли…
— Что там? — прервал Злобич.
— Потише надо. Неизвестный от пуни к баньке направился.
— Борис, пойду-ка я его пугну. До каких пор он будет на наших нервах играть?
— Сиди, Сергей. Тихон знает свои обязанности. Надо будет — без тебя сделает, — и, обращаясь к Закруткину, сказал: — Если что — действуй, а передачу не срывать.
— Есть! — ответил Тихон и опустил брезент.
Приподнятое настроение, несколько нарушенное неизвестным, который зачем-то бродит по огородам, постепенно снова овладело Злобичем, и скоро он опять внимательно слушал. У него появилось такое чувство, будто он вместе со своими друзьями находится сейчас не в этом низком, сыром блиндаже, в тылу врага, а там, на торжественном заседании в Москве.
2
Они остановились в лесной чаще, на полдороге к Родникам, и, присев под елкой — пусть отдохнут после долгого пути ноги, — решили покурить.
— Нет, нет, Борис, ты свой кисет не доставай, — заговорил Поддубный, почувствовав, как рука Злобича, задев его, полезла в карман. — Где твоему табаку против моего! На… держи бумажку! Ну и темень… Ах, дьявол! Мимо?