— Верно, верно, — качает потным теменем Берри. — Вы, Коев, непременно должны познакомиться с библиотекой института Хиггинса!
— С удовольствием. Как только проезд до Штатов подешевеет.
— Проезд не проблема. Мы вам устроим стипендию, — мямлит Берри, шлепая полными губами.
— И по тысяче долларов в неделю на первое время, если будете стажироваться в моем институте, — добавляет тощий, которого совсем развезло.
— Узнаю моих милых соотечественников, — подает голос Дороти, с трудом подавляя зевоту. — Любой их разговор обязательно кончается долларами.
Тут раздается предупредительный визг оркестра, и на площадке для танцев появляется молодая особа в скромном сером костюме. Ее сопровождает служанка, тоже в скромном костюме, если так можно назвать прозрачные чулки, комбинацию ничтожных размеров и кружевную шляпку. Горничная катит огромное зеркало в золоченой оправе, установленное на колесиках, ставит его перед хозяйкой и, пока оркестр играет свадебный марш, достает эфирную подвенечную вуаль. По всей видимости, женщина в скромном сером костюме готовится к брачной церемонии и по этому случаю намерена облачиться в соответствующий туалет, чему должно предшествовать раздевание. Опять все то же. Вздрогнув от внезапного грома ударных инструментов, Хиггинс смотрит в сторону «невесты», затем презрительно поворачивается к ней спиной.
— За двадцать столетий человечество не придумало ничего более увлекательного, чем раздевание… — бормочет он.
— Дело не в раздевании, а в том, кто раздевается, — замечает Дороти. — У этой малышки весьма недурная фигура.
— И что из этого? Дожив до моего возраста, вы поймете, что эти вещи теряют всякое значение. Этот мир не гимнастический зал и не косметический салон, и и людей не делят на категории по их физическим данным. Вы, дорогой Берри, совершенно плешивы, но я полагаю, это нисколько не мешает вам писать книги…
— А вы, Хиггинс, глухой, но я постоянно не напоминаю вам об этом, — бросает слегка задетый толстяк.
— Ну вот, опять комплексы! — восклицает тощий, взмахнув с досадой длинной костлявой рукой. — Человечество соткано из одних комплексов!
Подобно большинству людей с притупленным слухом, профессор говорит очень громко, полагая, наверное, что окружающие его люди тоже страдают глухотой. И так как мы уже перешли ко второй бутылке виски, Хиггинс говорит во весь голос, словно он на трибуне симпозиума. «Невеста», уже успевшая снять жакет и юбку, бросает недовольный взгляд в сторону шумного клиента, но натыкается лишь на его равнодушную спину. Ловким движением она освобождается и от черной кружевной комбинации и легкой танцующей походкой идет к нам, останавливается перед Хиггинсом, ласково проводит рукой по его короткому седому чубчику и неожиданно запечатлевает на пожелтевшей кости его лба долгий страстный поцелуй. Вероятно, голая женщина рассчитывала подкупить или пристыдить старого болтуна, но ее ждало разочарование. Хиггинс лишь отечески хлопает ее по заду, после чего снова оборачивается ко мне и продолжает столь же громко излагать свои мысли:
— Комплексы, мании… И только это должно заставить вас понять, что социология приравнивается к психологии. Психология общества — вот что это такое!
Обескураженная столь вопиющим пренебрежением, «невеста» скользит по полу танцующей походкой, на сей раз в обратном направлении, останавливается перед зеркалом и в ритм мелодии начинает методично сбрасывать остатки своей одежды.
— Социальные конфликты невозможно объяснить одной психологией, — отвечаю я не столь ради спора, сколько для того, чтобы отклонить нависший надо мной скелет мистера Хиггинса.
Однако моя реплика оказывается тактической ошибкой. Скелет наклоняется еще ниже и в ораторском пылу своим перстом чуть не выкалывает мне глаз.
— Вы так считаете? Вот смотрите! — Он подносит руку к своему слуховому аппарату. — Небольшой недостаток порождает у меня целый комплекс… Другой недостаток, — тут он указывает пальцем на голое темя Берри, — и у моего ближнего начинает проявляться комплекс иного рода…
— Хиггинс, вам вроде бы уже сказано… — пытается прервать его толстяк, но безуспешно.