Страшно подумать, что теперь будет… Однако пока на коже и внутри моего тела догорало его тепло, я не рисовала в воображении реалистичные кошмарные последствия. Я не думала ни о чем.
========== Часть 7. Первая половина ==========
Комментарий к Часть 7. Первая половина
Миле, Соне и Нику посвящается.
Не здравый разум — паника оглушительным криком прямо в ухо призывала бежать за отчимом, судорожно искать по пути объяснения им увиденного, лживые, но правдоподобные. Разумеется, я была не в том состоянии и уж точно не в том виде, чтобы слушать внутреннюю истеричку и по традиции портить все еще больше. Не на шутку взволнованный Люк хотел последовать в ванную за мной, но я пресекла его попытку предельно понятным мановением руки. Думала, оставшись наедине, погружусь в тишину, однако в заполненной эхом ванной утробное гудение корабля было лишь ощутимее, затмевало все мысли, что в такой патовой ситуации, в общем-то, было неплохо. Сидя на корточках в неудобно перекрученных майке и лифчике посреди квадратной комнатушки с чуть наклоненным к центру полом, я раз за разом приставляла к вагине вплотную душ, отнимала его от чувствительной кожи — и струя воды покидала влагалище, уносила остатки спермы в сток подо мной. Конечно же, это не достойная замена противозачаточных или презерватива; я была слишком возбуждена, чтобы подумать головой, и больше подобное не повторится…
Зная, что, если разденусь, потом бюстгальтер не застегну, я кое-как умудрилась вымыться в нем и задранной майке — по грудь, нелепо торчащую из-под одежды. Загипсованную руку приходилось поднимать, и в итоге пострадавшая кость напомнила о себе тупой болью. По возвращении в каюту, по-прежнему голая по пояс, я закинулась обезболивающим, дожидавшимся на столике. Люк сидел на пустой нижней полке; на ту, где мы стали подельниками в преступлении против морали, он сесть не захотел, хотя после произошедшего явно имел на это право.
— Что будем делать?.. — угрюмо спросил он, руки скрепивший в замок.
Я привела в порядок лифчик с майкой, вновь самостоятельно надела трусы и шорты: на этот раз было еще тяжелее — ткань менее охотно двигалась по влажной после душа коже.
— Я поговорю с ним. Я одна, — тверже добавила я, как только Люк дернулся, начав подниматься. Он все-таки встал, но, замявшись, вспомнил про ванную и указал на нее. — После — ложись спать. Не дожидайся меня.
— Где ты его планируешь искать?..
— Там, где он чувствует себя как рыба в воде.
***
В ближайшем к нашим каютам баре-ресторане (пришлось миновать пару этажей) было шумно, людно и довольно темно. На небольшой невысокой сцене музыканты играли блюз, заунывный, почти похоронный. Тусклый свет исходил от беспроводных светильников, заключенных в маленькие стеклянные бочонки. Поверх последних были расчерчены квадраты, какие-то оставались бесцветными, какие-то заливал тончайший слой краски, чаще зеленой и желтой, отчего на руках посетителей, держащих бокалы с выпивкой, подплясывали в такт музыке соборно-мозаичные искусственные солнечные зайчики. За барной стойкой, освещенной на порядок лучше, сидели всего несколько человек и Кэмерона среди них не было. Другой бар находился двумя этажами выше; Кэмерон должен быть именно здесь, я чувствовала это, надеялась, точно чем скорее наш разговор произойдет, тем больше ран залатает. Как посетитель кинотеатра, договорившийся встретиться с другом уже в зрительском зале, но опоздавший на начало фильма, я впотьмах двигалась от одного стола к другому, вглядывалась в лица и ловила недовольные взгляды незнакомцев. На краю сцены струнам контрабаса не давала скучать молодая девушка в брючном костюме с подтяжками, высокий длинный хвост иссиня-черных волос прижимала к голове игривая черная шляпка; за столиком, расположенным ближе всего к ней, я приметила знакомый силуэт. И как сразу не догадалась: его всегда тянуло к женщинам. В хорошем смысле.
Кэмерон смотрел на сцену так обреченно и измученно, словно сегодня днем узнал, что жить ему осталось несколько месяцев, а из-за болезни — о, ужас! — он еще и не может больше пить. Напряженные пальцы сжимали низкий стакан с виски так отчаянно, будто их обладатель рассчитывал сжатием кулака разбить толстое стекло, как яичную скорлупу. Гавайская рубашка сидела на нем подобно клоунскому костюму на приговоренном к казни. Очень плохой знак…
Я подошла к его столику вплотную с видом провинившегося и глубоко раскаивающегося ребенка, как если бы проткнула ножницами сиденье в неоправданно дорогой машине, а не трахнула его несовершеннолетнего сына… Стул, когда я отодвигала его, показался невероятно тяжелым, а когда села — холодным, неудобным, пытающим бедра и поясницу. Не расставаясь больше с паникой ни на миг, я тщетно подбирала слова, пыталась понять, о чем вообще хочу рассказать ему честно, а в чем необходимо соврать и тем самым в очередной раз исцарапать свое сердце. Кэмерон поднял стакан, сделал удобоваримый глоток и, посмотрев через темное жидкое золото на сцену, мягко вернул виски на салфетку, уже заимевшую от конденсата мокрый круг.
— Знаешь, — первым заговорил он, — когда-то давно мы с Отисом в шутку говорили о том, что если у меня появится сын, то будет здорово поженить вас. Вот только мы тогда и предположить не могли, что сами окажемся друг с другом в браке… а вы, соответственно, сестрой и братом…
— Я не ощущаю Люка своим родственником… — виновато ответила я. Оторвать подбородок от ключиц не удавалось, потому я смотрела на Кэма исподлобья — из-за груза собственных эмоций, а не чтобы разжалобить. — Семьей, но не братом в полном смысле слова…
— Я на это надеюсь. После увиденного-то.
Он не смотрел на меня, поворачивал лицо вполоборота, но как будто чувствовал мой взгляд, считывал мимику, прекрасно обходился без зрения. Посмотреть на меня означало бы принятие и прощение, а с чем-то одним… может, даже с обоими компонентами у Кэмерона сейчас была «недостача»…
— Я не знаю, что в такой ситуации ты хотел бы услышать или что мне нужно было бы сказать, но… Мне очень жаль, правда… Я н-не хотела… лишать его девственности в таком раннем возрасте… — пробормотала я, зажав дрожащей ладонью губы.
Бровь Кэмерона вздернулась — всего одна, и он наконец-то посмотрел на меня, весьма сардонически.
— Рина, Люк — парень: кому какое дело до его девственности? До… передней… С задней почему-то сложнее. Но будь на твоем месте какая-то другая девчонка, пусть даже намного его старше — пусть даже намного тебя старше! — я бы с восторженной улыбкой дал ему пять!
— Это сексизм…
— Нет, потому что оприходуй ты какую-нибудь девушку страпоном, я бы тоже с превеликим удовольствием дал тебе пять. Не знаю, почему это так работает, — поддато покачал он головой, и я улыбнулась коленям. — Все мальчишки — идиоты, Рина. И даже взрослее! — стоит хорошенькой девушке их пальцем поманить… Уж я-то знаю, о чем говорю, а в Люке течет моя кровь. Он не соображает, что делает, поэтому думать за двоих должна ты. Что бы он тебе ни наговорил, он сам еще не догадывается, что наврал…