— Ты уверена? — тепло спросил Кэмерон из-за спины сомневающегося супруга. В этом его вопросе скрывалось обещание: «Если это действительно то, чего ты хочешь, я поддержу тебя — и вместе мы добьемся нужного результата…» — пути назад не будет.
— Да, — решительно кивнула я, и его ладонь тотчас приземлилась на папино плечо.
— Значит, сдавать билеты не надо, следуем нашему плану, внеся небольшие коррективы!..
— Чт… Нет! Да у нее же…!
Кэмерон отволок за локоть отца в сторону, что-то приглушенно, склонившись близко, к самому лицу, говорил, наверняка о чувстве вины, которое сожрет меня и Люка за испорченный семейный отдых, — ведь папа с нескончаемой тревогой в глазах поглядывал на нас, как на иголках ожидающих его решения. Дело было не в позволении от главы семьи: если хотя бы один из нас несчастен, испытывает грусть, раздражение или страх, остальные не смогут наплевать на это и веселиться в свое удовольствие; семья — это единство; семья — это ощущать боль другого как свою…
Наконец, они вернулись к нам. Рука Кэмерона по-прежнему покоилась на отцовском плече, словно он управлял мужем как марионеткой, хотя на самом деле таким образом он выражал поддержку, знал в полной мере, насколько нелегко будет для него принять любое из возможных решений.
Губы отца разомкнулись, воздух, поднявшийся из легких, еще не успел превратиться в звук, как вдруг Люк рывком встал, вытянулся по струнке, но взгляд выше наших ног не поднял.
— Я буду помогать ей во всем! — выпалил он. — Я бы и так это делал, но раз сам… то, конечно… — сбивчиво продолжал он, пока папа его не перебил:
— Твоя помощь Рине очень пригодится, учитывая, что скоро нам на паром. Твоя взяла, милая, — кивнул он мне. — Но как только почувствуешь себя плохо, сразу же сообщи мне или Кэму: даже на пароме — посреди океана — мы добьемся того, чтобы нас с него забрало какое-нибудь судно или прислали вертолет, чтобы добраться до больницы.
Это было похоже на правду: они и поодиночке способны на многое, а уж вдвоем способны горы свернуть, тем более ради членов семьи. Именно поэтому — за их преданность, заботу, любовь — я никогда не смогу попросить о подобном, даже если буду реветь от острой боли. Мне было страшно до жути от мысли о том, что на четверо суток я буду заперта в огромной консервной банке посреди бескрайнего океана, в которой вряд ли найдется медик квалификацией выше, чем медсестра или медбрат, а также аптека с серьезными препаратами — если выписанные таблетки случайно упадут за борт. Это первый мой перелом. Наверное, будет ужасно больно…
— Сразу же сообщу, — словесно и частыми кивками солгала отцам я.
Папа облегченно вздохнул, вспомнил о зажатом в руке рецепте и поторопился в аптеку. Мы решили тоже (но без спешки) спуститься на первый этаж и подождать его в холле. Когда я проходила мимо Кэмерона, он посмотрел на меня тяжело, без осуждения, однако, кажется, с полнейшим пониманием всех тех глупостей, что я способна совершить во благо семьи.
Комментарий к Часть 5
Следующие две части (напоминаю/уведомляю, что седьмая часть в моих миди обычно заключительная) планируются большими, так что, вероятно, чтобы не заставлять вас слишком долго ждать (ведь писаться они будут тоже не день и не два), буду публиковать каждую из них отдельными половинами; посмотрим.
========== Часть 6. Первая половина ==========
Комментарий к Часть 6. Первая половина
Как и писал ранее, делю эту часть надвое.
Белоснежный многоэтажный круизный лайнер впечатлял своими размерами что с людной пристани, что изнутри, ведь был похож на торговый центр с казино и ресторанами, впихнутый в обертку корабля. Лестницы покрывали торжественного вида ковровые дорожки, они же тянулись по длинным широким коридорам, в которых можно было запросто заплутать, если не обращать внимание на вездесущие указатели, утягивающие путешественников в бары, рестораны, залы с игровыми автоматами, магазинчики, салоны красоты и еще черт знает куда! Где-где, а на корабле я оказалась впервые, и если бы не вид на океан из окон да с палуб, это место и не ощущалось бы лайнером: так, роскошный ТЦ.
Чем выше располагались каюты, тем дороже они стоили. Мы не очень зажиточны, тратить деньги на комфорт в пути казалось неразумно — лучшим решением было приберечь их для самих Гавайских островов. Поэтому наши каюты были внизу. «Не настолько «внизу», чтобы при крушении лайнера нам было не выбраться!» — пошутил, как он сам думал, Кэмерон и пробудил всего одной фразой мою новую фобию… «Титаник» аукался, черт бы его побрал… Отец взял две каюты. Не для кого-то определенного, просто здраво рассудил, что четыре дня наедине друг с другом могут превратить нас в пороховые бочки. По узким коридорчикам (чем ниже, тем меньше простора) мы добрались до двух соседних дверей, и папа, перетасовав ключи-карточки, вручил каждому по одному.
— Пришла пора держать слово и компенсировать последствия твоей ошибки, — мягко заявил он, потрепав Люка по плечу, и по решительному, сосредоточенному лицу второго я поняла, что в правую каюту мы отправляемся с ним вместе… Одни… Под сердцем развернулся нервный вакуум, тянуло закинуться обезболивающим, словно таблетки могли и душе помочь…
Люк был откровенно рад возможности исправить хотя бы часть того хаоса, что он внес в мою жизнь! Конкретно — в бедный поломавшийся скелет… Приложив карту к считывающей панели, он попытался протиснуться в приоткрытую дверь со своим и моим чемоданами, долго и шумно возился, пока не бросил их на ковровое покрытие и не допинал внутрь каюты. Он не задался вопросом «Есть ли в чемодане Рины что-нибудь хрупкое?» не потому, что хотел насолить и был зол, а потому что думать даже на ход вперед для него чересчур. Логические игры всегда были его слабым местом. Зато сердце доброе! — я думаю…
Родители скрылись за дверью своей каюты, еще когда Люк не отчаялся внести чемоданы по-человечески, так что, заходя следом за ним в наш «корабельный номер», я окинула печальным взглядом соседнюю закрытую дверь, точно спрашивая в мыслях, зачем меня бросили на съедение волку… Узкая, тесная каюта была похожа на купе поезда: между верхними и нижними полками торчал столик; в каютах выше ватерлинии над ним имеется окошко с видом на бесконечные живые морские горы, но ниже — в целях безопасности — над столом повесили зеркало. Оттуда на меня смотрела помятая бледная девушка, загипсованная рука покоилась в большой темно-синей манжете, цепляющейся за шею ремнем. Это объясняет, почему папа глядел на меня так жалостливо в больнице… У входной двери была еще одна — в совмещенный санузел; напротив — платяной шкаф. Жить можно, но удобств, конечно, в разы меньше, чем в доме на колесах.
— Будет лучше, — оглянулся на меня Люк, — если мы поделим не полки, а «этажи». Забираешь верх или низ?
Вздернув брови от удивления, я указала здоровой рукой на больную, и по лицу Люка разлилась вселенская печаль вперемешку с ощущением себя последним идиотом.
— Ну да, глупость сказанул, — зажато почесал он затылок. — Твой низ, конечно… Блин…
Полный блин…
— Тебе не обязательно все время лежать наверху, — попыталась я сделать атмосферу хоть чуточку менее неловкой, грубой и каменной. — Тем более что на верхней полке и не сесть по-человечески. Но спать нам и правда лучше на разных «этажах», — смущенно добавила я, и Люк закивал в ответ, отведя глаза в сторону.
Наши чемоданы он поставил в платяной шкаф: мой — бережнее своего в разы, как будто все же пришел самостоятельно к мысли о неправильности игры в футбол чужим багажом. Вскоре к нам заявились отцы — полюбопытствовать, как мы справляемся (как в первую очередь справляется Люк, обязанный быть моей правой рукой, взамен загипсованной). Вместе мы отправились на прогулку по кораблю, который успел уже отчалить, отчего каюты на нижних этажах наполнились монотонным гудением, видать, распространяющимся из машинного отделения, — но к этому звуку возможно привыкнуть и перестать замечать его, как шум машин за окнами квартиры или вечный бубнеж за стенами университетского общежития. Эта ассоциация напомнила мне разом о всех тех вещах, в которых хорошо бы признаться отцу: а список-то множится… Сложно будет ему и дальше любить меня, когда он узнает меня-настоящую по мыслям и поступкам…