Когда я понял это, мне стало легче. Багровые пятна исчезли. Сердце начало успокаиваться. Я встал на четвереньки, затем поднялся с пола. В этот миг голову осенило чем-то холодным, ярким, свежим. Я понял, что мне надо делать. Я осознал, чего я хочу. И это принесло мне спокойствие и радость.
Я схватил бутылку минералки и жадно приник к горлышку. Затем громко рассмеялся. На кровати кто-то зашевелился: сонная Ирма подняла взлохмаченную белую голову от подушки и вежливо поинтересовалась, не надо ли сделать мне минет. Я сказал, что не надо, и велел девушке спать дальше. Затем вышел на улицу, уселся в шезлонг и долго смотрел на ночное небо. Здесь оно было теплым, бархатистым. Но я вспоминал совсем другое небо. Наше со Свином небо, под которым мы трудились в поте лица целых десять лет, рисковали жизнью, попадали в передряги. В голове всплывали все новые и новые воспоминания. Крушение поезда «Москва — Приморск», перестрелка в казино, смерть Священника, сражение в пионерском лагере. В этих воспоминаниях таилось много боли. Но в них же обитала радость и счастье. Так, наверное, чувствует себя старый солдат, узнавший, что война, на которой он пролил много крови, была захватнической и несправедливой. Пусть несправедливой! Но то, что он пережил, из головы выкинуть нельзя. Более того, им можно гордиться. И любить.
Воспоминания успокоили меня настолько, что я даже заснул, с блаженством ощущая незнакомую мне доселе легкость в области солнечного сплетения.
Утром я с аппетитом позавтракал, позвал всех трех девушек к себе и выписал им чеки на суммы, значительно превышающие оговоренные ранее. Ирма теперь могла купить не какую-нибудь «вольво», а вовсе даже и «ягуар» последней модели. В глазах Паолы я заметил мельтешение цифр: получив чек, она сразу же стала прикидывать, какой ресторан лучше приобрести. Ноэль немедленно связалась по телефону с клиникой пластической хирургии и отправила им по факсу постер Легации Касты, выдранный из глянцевого журнала.
Процесс вручения чеков сопровождался такими восторженными визгами, что прибежал охранник с соседней виллы. Я отослал его прочь, а затем объяснил девушкам, что это — подарок за их безупречную службу и что теперь нам надо расстаться навсегда. Они не опечалились, хотя и предложили устроить прощальную оргию. Я отказался. Поль вызвал такси. Ирма на прощание все-таки затащила меня в ванную и сделала то, что она собиралась сделать ночью. На том и расстались.
Проводив такси, я велел Полю связаться с риелторской компанией. Сотрудник компании откликнулся оперативно, с профессиональной приветливостью. Я предложил ему подыскать арендаторов, а арендную плату, за вычетом комиссионных, перечислять на указанный мною счет.
Решив все вопросы с риелтором, я собрал вещи первой необходимости, простился с Полем и поехал в аэропорт. По пути я попросил у водителя карманный календарь и произвел кое-какие расчеты. С момента атаки «Стоящих рядом» на пионерский лагерь прошло восемьдесят восемь дней. Таким образом, Свин пробудет в карантине еще два дня. Он сможет вернуться на землю, если захочет. Сотрудники Отдела, служившие в нечеловеческих телах, имели данную привилегию. Правда, тело у них в таком случае останется то же самое. Я отдал календарь водителю и улыбнулся…
Покупая билет, я позволил себе вольность: вместо одного места приобрел весь первый класс. Так и летел один-одинешенек, благосклонно принимая суетливую услужливость стюардесс. На сердце было легко. Я даже запел какую-то песню и придумал свежий сюжет для Кристины А.
Москва встретила меня, как и полагается, стылым ветром и слякотью. Надо признать, что благословенные времена, когда зимой трещал мороз, а летом нестерпимо пекло солнце, безвозвратно канули в прошлое. Парниковый эффект, что и говорить… Правда, удивительно, что эффект этот действует только в одной, конкретно взятой стране. Но я чувствовал себя так хорошо, что не стал пенять даже на парниковый эффект.
Наш дом встретил меня темными окнами. Я понял, что сюда никого не поселили. Немудрено: Отдел расформирован, а эсэсовцы привыкли жить в более комфортных условиях. Я открыл дверь, прошел по комнатам. Кое-где еще валялись пустые пачки сухариков и сигарные банты. Сердце защемило от воспоминаний. Я вышел во двор и уселся на скамеечке рядом с жаровней, на которой мы со Свином в летнее время жарили шашлыки из осетрины. В лицо бил влажный холодный ветер. Я закурил сигарету и с наслаждением подставил ветру лицо.
— Радуешься? — раздалось за моей спиной.
Я обернулся и увидел Ангела. Он примостился на ступеньках крыльца, положив крылья на перила.
— Радуюсь, — подтвердил я.
— Это хорошо, — вздохнул Ангел, — жизнь мила, только когда в ней присутствует радость, хотя бы эпизодически.
Я согласился.
— Зачем приехал? — спросил меня Ангел, отстраняясь от табачного дыма, который ветер нес ему в лицо.
— А ты не знаешь?
— Знаю, — вздохнул Ангел и замолчал.
— Как у тебя дела, получил новое назначение? — решил отвлечь его я.
— Лучше не рассказывать, — махнул крылом Ангел, — Служба Справедливости совсем не дает прохода.
Я скептически ухмыльнулся. Ангел не умел врать. Он сказал правду: эсэсовцы достали его, это верно. Но я не заметил печали в его глазах. Значит, мои догадки оказались верными.
Ангел поправил свои длинные волосы и уставился на меня немигающим взглядом.
— Что ты собираешься делать?
— Хочу предложить тебе свои услуги.
— С чего ты взял, что меня интересуют твои услуги?
— Брось, не притворяйся, — позволил себе фамильярность я. — Отдел ведь продолжает существовать, верно?
Он поколебался, затем сдержанно кивнул.
— Как ты догадался?
— Очень просто. Наше последнее задание.
— Что ваше последнее задание?
— Если бы Отдел был простой бюрократической структурой, вы никогда не преступили бы правила, Зачем? Сверху поступил приказ о прекращении деятельности. Значит, надо ее прекращать, и точка. Но вы, — ты и твое начальство, — направили нас на задание. Почему? Потому что вам была небезразлична судьба «Обломков». Ведь вы делаете то, что считаете нужным, презирая формальности, правила и запреты. Я прав?
— Возможно, — задумчиво протянул Ангел.
— В любом случае у вас есть цель. Это радует.
— Почему?
— Потому что у меня теперь тоже есть цель. И наши цели совпадают.
Мы помолчали. Я закурил новую сигарету.
— Ты хотел бы снова работать со Свином? — нарушил молчание Ангел.
— Да, — коротко ответил я. — Надеюсь, и он тоже.
— Но ведь ты ненавидел свою службу…
— Ненавидел, потому что был обязан. А сейчас я свободен. И я хочу делать то, что умею.
Ангел выдержал паузу, наблюдая, как ветер играет перьями его крыльев.
— Условия несколько изменятся. Поскольку мы теперь — подпольная контора, места встречи придется постоянно менять. Условия оплаты, правда, останутся те же. Но придется постоянно скрываться от эсэсовцев.
— Я согласен.
— Хорошо, — поднялся с крыльца Ангел. — Я рад видеть тебя снова. Правда, рад. Вообще вы молодцы, ребята. Ты, Свин, Варшавский, Модель… Знаешь, эсэсовцы были очень удивлены, когда все сотрудники Отдела отказались на них работать. Все, понимаешь? Даже Локки, чего я от него, признаться, не ожидал.
— Разрушать веру — это как наркотик, — подошел к Ангелу я. — Попробуешь один раз — и не сможешь остановиться до конца дней.
— Мы разрушаем не веру, — вздохнул Ангел. — Мы просто разбиваем вредные иллюзии… Ну ладно, мне пора…
— Подожди! — крикнул я, опасаясь, что он вот-вот исчезнет. — Как насчет Свина?
— А что «насчет Свина»? — удивился Ангел.
— Мой старший офицер тоже хочет вернуться к работе.
— Откуда ты знаешь? У тебя же нет экстрасенсорных способностей…
Я улыбнулся и посмотрел Ангелу в глаза.
— Зато у меня есть сердце.
— Это хорошо, когда есть сердце, — ответил на мою улыбку Ангел и стал медленно растворяться в воздухе.
Его тело засияло ярко-голубым светом, идущим изнутри. После непродолжительного сияния свет стал медленно угасать. Ангел поднялся в воздух. Еще мгновение— и от него осталась одна яркая вспышка. Но она не исчезла. Наоборот, стала переливаться всеми цветами радуги. Когда в палитре стал преобладать красный, раздался громкий хлопок, отдаленно напоминающий раскат грома. Мне показалось, что небо разверзлось. Образовавшееся на секунду отверстие с шумом выплюнуло на землю Свина.