Уже в своем городе, по дороге с вокзала, накупил я целую сетку подарков Насте и Веньке — и спрятался дома за этими подарками, за измотанностью в трудной командировке, за необходимостью срочно, немедленно, сиюминутно писать и докладную в свое управление, и статью в областную газету. Снова я прятал глаза от Насти, чувствовал себя свиньей и знал, что буду свиньей еще долго. Ничего больше не остается… Не видел выхода — потому что жизни себе не представлял без Веньки. Отнять его у Насти — невозможно. Жить без него — тоже.
А — так, по-свински — вроде бы получается. И Настя, умница, словно подыгрывает — делает вид, что ничего не замечает, ничего особенного не происходит, все нормально, все обычно. Ровна, спокойна, улыбчива, заботлива — будто никаких изменений. Будто и не повертываюсь я к ней спиной по ночам — сразу же как повалюсь в постель.
В общем, только Настя и спасла семью, если можно еще было это называть семьей. Хоть один бы скандал, хоть одно только выяснение отношений — и разлетелись бы мы мгновенно в разные стороны. И Венька не удержал бы… Но умна была Настя! Вот уж теперь, спустя многие годы, оценил я в полной мере ее ум. Все она сразу поняла. И из многих возможных зол выбрала собственное — взвалила всю тяжесть на одну себя. Всю тяжесть терпения. Всю тяжесть прощения. Буквально прикрыла собой Веньку. Не дала ни малейшего повода дли взрыва. И потому беда обошла Веньку стороной. А попозже и от Насти отступилась — навсегда уже. Хотя, конечно, не сразу…
Дважды за ту весну приезжала к нам на семинары Вера. Теперь стали ее вызывать — колхоз был на виду… Но лишь в первый раз удалось мне выбить для нее крохотный одноместный номерок в гостинице… А во второй раз мы только что по дальним вечерним улочкам побродили часа два. Повспоминали институтские годы. Вся и свиданка!
— Кстати, — предупредила Вера. — Если будешь еще бронировать мне гостиницу — не забудь: я не Петровна — Педровна. Запомнишь? Отца моего звали Педро.
— Испанец?
— Да. Он работал в Коминтерне. Переводчиком.
— Так вот почему ты знаешь испанские песни?
— А ты поверил, что из школьной самодеятельности?
— Я во всем тебе верю.
— За то тебя и ценю…
— Тогда мне непонятно — почему ты оказалась здесь? Почему не в Москве?
— Мы жили в Москве. А когда отец умер — мама вернулась к своим родителям. Они болели, мама болела — решили, что вместе болеть легче… Ты приезжай к нам! — попросила Вера. — Не в командировку. Не как начальство. Просто как горожанин — на природу. Я тебе тогда все расскажу!
Осуществить это удалось лишь в июле, в самую жару, когда Настя получила двухнедельный отпуск в своем роскошном дамском ателье, первого разряда, где работала закройщицей, и укатила с Венькой к своей деревенской родне. Мой отпуск по месткомовскому графику был осенью. Но когда они уехали, я выпросил у начальства пятидневку в счет этого отпуска и рванулся к Вере. Отбил ей телеграмму, вызвал к телефону — и она встретила меня на станции с высокой, шаткой двуколкой.
— Куда повезешь? — поинтересовался я.
— В независимое государство! — Вера улыбнулась. — Этакая, знаешь, республика Андорра… Надо только вначале обзавестись тамошней валютой. Я еще не успела — к самому поезду прибежала…
— Какие же там монеты ходят?
— Самые простые! Спички, соль, сахар, порск, дробь. Посудка еще алюминиевая. Сначала сами ею попользуемся. Потом на обмен пустим. В здешнем сельпо за полчаса всего наберем!
Набрали мы всего даже быстрее — в сельпо было пусто, никто нас не задержал, купила Вера еще две поллитровки, карманный фонарик, целую коробку батареек.
— Независимое государство не электрифицировано? — поинтересовался я.
— К сожалению…
— Но ведь мы столько не сожжем. — Я кивнул на коробку с батарейками. — Не успеем.
— Ничего. Там это тоже валюта.
— А рублями там не берут?
— Избегают. В ходу натуральный обмен.
Мы покатили в направлении Вериного села и обнялись, как только выехали за окраинные домики станции. Так, обнявшись, почти всю дорогу и просидели в двуколке. Лишь когда деревеньку по пути проезжали — друг от друга отодвинулись. Деревенька-то была знакомая — одна из бригад колхоза имени Фрунзе. Весной в нее заглядывали. В эту июльскую жару пуст был ее главный проспект — все или на фермах, или в поле. Но и в пустой с виду деревне глаз много! А Веру тут знали. И меня еще, может, помнили. Лучше было отодвинуться…