— Перестань! — Трошкин брезгливо поморщился. — Что ты несешь? Таня, дорогая, я тебя не узнаю.
— Григорчук! — с горечью воскликнула Ценз. — Боже мой! Могла ли я подумать? Потрепанная пошлая шлюха, интриганка и дрянь. А ты вьешься вокруг, как влюбленный червяк. Я всегда считала, что у тебя есть вкус.
— Во-первых, я не вьюсь, — сурово отчеканил Трошкин. — Во-вторых, ни о какой влюбленности и речи быть не может. В-третьих…
К их столу подошел Иратов:
— Ребята, позвольте перебить вашу захватывающую беседу…
Договорить он не успел — и Ценз, и Трошкин сорвали на нем накопившуюся злость.
— Что тебе надо? — закричала Татьяна Эдуардовна.
— Какого черта ты приперся? — заорал Трошкин.
После ухода Иратова повисла тяжелая пауза.
— Чего ты хочешь? — наконец заговорил Трошкин.
— Не знаю. — Ценз выглядела несчастной и растерянной. — Наверное, ничего конкретного. Я скучала без тебя и все ждала некоего извинительного жеста с твоей стороны. Глупо, конечно, но мне казалось, что хотя бы на прощание я заслужила пару теплых слов. Да, знаю, знаю, слова по твоей теории — это ничто, но, прости уж, слова — это моя профессия. Мне было противно, что ты цинично делаешь вид, как будто все по-старому и ничего не изменилось. Ты не мог не понимать, что нашлось немало доброжелателей, с упоением докладывающих мне о твоей новой страсти. И я все ждала: вот сегодня он позвонит и покается, вот завтра он сам приедет. А три дня назад я столкнулась с твоей ненаглядной. Она все ходила кругами, все смотрела на меня загадочно, но ее так и распирало. А в конце вечера эта дрянь все же не удержалась, подошла и ласково так промурлыкала: «Знаете, Таня, мы с вами теперь почти родственницы».
— Правда? — Трошкин заметно помрачнел. — Какое свинство.
— Она что — ревнует? Ей что — тебя не хватает? Или ей кажется, что меня в твоей жизни слишком много? Скажи ей, что нехорошо быть такой жадной. Когда сытый отнимает последний кусочек у голодного — эт безобразно. Мне тебя жалко, Саша. — Ценз впервые посмотрела на Трошкина без ненависти. — Ты мне не чужой. Передай ей, что она меня недооценивает и что я терпеть ее хамство не буду. Не знаю даже, что мне делать. С одной стороны, ты заслужил такое наказание, как Григорчук, и в воспитательных целях было бы правильно, чтобы ты выпил эту чашу до дна. С другой стороны, она и меня сильно задела.
Ценз увидела в глубине зала своего мужа и поспешно встала.
— Да, самое главное забыла спросить — ты куда баллотироваться-то собрался? — спросила она с милой улыбкой. — Уж не в Думу ли?
— Не в Думу. — Трошкин тоже встал и склонился в почтительном поклоне. — Прости меня, я ей хвост прижму.
— Не утруждайся, — бросила Ценз уже на ходу.
Трошкин всерьез рассердился. Не на Татьяну, нет. Она права. Светка ведет себя мерзко и явно нарывается на неприятности. Чего она хочет? Так могла бы вести себя полная дура, но Светлана вовсе не глупа, наоборот. Она не может не понимать, что любой скандал, тем более с участием обиженной женщины, наверняка помешает его планам.
Трошкину не хотелось думать о том, что Светлана решила помешать ему. Он с самого начала и до сегодняшнего дня вел себя по отношению к ней безукоризненно. Более того, он видел, как ей приятны его ухаживания, слова, подарки. Ему казалось, что она переживает по поводу его неудач, радуется его успехам. А в последний месяц, когда их роман раскрутился вовсю, она возвысилась даже и до жертвенности. Нет, не то чтобы… Но она, например, отказалась от поездки в Америку, которую очень ждала, когда он слег в больницу с тяжелым гриппом. Или целую неделю, оставив все свои насущные дела, помогала ему готовить доклад к заседанию правительства.
Трошкин всегда считал, что готовность женщины к самопожертвованию — это самое главное. Ноги, глаза, грудь — не новость и не редкость. А вот приносить себя в жертву умеет далеко не каждая.
Поэтому сегодняшняя Светлана его удивила. Когда он рассказал ей о своих планах и предложил затаиться, то есть быть поосторожнее, встречаться пореже, дабы не давать повода для слухов и сплетен, она буквально взбесилась.
— Ты меня стесняешься? — вопила она. — Ты считаешь, что я могу помешать?
— Я считаю, что существуют стереотипы и общественная мораль. Наличие любовницы в нашей дикой стране пока еще не относится к числу добродетелей, — пытался объяснить он.
— Твои сведения устарели, — оборвала его Светлана, — заплесневелые верные мужья в семейных трусах, которые по тридцать-сорок лет сгорают от любви к своим толстым женам, уже не в моде. Главное — не шляться по публичным домам и по бандитским баням. А меня тебе не только простят, но и похвалят: нормальный человек.