Вступление
«Сплошные вопросы» — это повесть в записках. Основой для неё послужили записки некоего военного корреспондента, найденные моим отцом в архивах своего отца (то есть моего деда), умершего в 1993 году. Как этот блокнот в истёртом клеёнчатом переплёте попал к моему деду, и почему дед о нём ничего не рассказывал? Может, решил, что это никому не интересно? Лично я прочёл весь блокнот на едином дыхании, хотя некоторые страницы приходилось буквально расшифровывать. Но будут ли сегодня это читать другие? На что надеются люди с блокнотом или кинокамерой, лезущие в преисподнюю? Так и хочется спросить:
Но если что-то интересно мне, то, может, заинтересует и других? Недавно, к сожалению, у меня организовался некоторый запас свободного времени, и я решил обработать эти записки, чтобы придать им вид повести. Несмотря на то, что в ней действуют реальные личности, и многие описываемые события имели место в действительности, не следует забывать о праве автора на художественный домысел и даже вымысел. Поэтому фамилии главных героев изменены, а совпадения коллизии предлагаю считать случайными.
Автор
1
На войне чудеса случаются чаще, чем в мирной жизни. Пролетела пуля совсем рядом и не задела — чудо! Письмо нашло тебя, проплутав по всем фронтам,— чудо! Представили к награде, а «наверху не похерили» — чудо! Любое отклонение от жестокой нормы войны рассматривалось нами как чудо. Правда, начнёшь говорить о таком чуде, и оказывается, что подобное уже где-то, с кем-то было. А вот совершенно настоящее чудо произошло со мной в начале 1944 года, когда меня, старшего лейтенанта, сотрудника армейской многотиражки, неожиданно перевели в «Красную звезду», присвоив капитанское звание. Так я стал корреспондентом центральной газеты. Позднее узнал я, что этому чуду обязан Константину Симонову, вернее той встрече, которая произошла у нас с ним на фронте в сентябре сорок третьего. В это время части нашей 38‑й армии удерживали плацдарм за Днепром в районе Лютежа, и Симонов попросил переправить его туда. Мне, корреспонденту местного масштаба, приказали сопровождать его. Симонов сразу же отнёсся ко мне как к равному. Он начал подробно расспрашивать меня о нашем Фронтовом житье-бытье уже на пароме, а ещё ближе познакомились мы, пока лазали по плацдарму. Кое-что и он рассказал тогда мне, в основном о делах газетных. В целом Симонов провёл на плацдарме пять дней. Меня там немного зацепило. Сначала думали, что задета кость, и отправили в санбат на другую сторону. Врач вытащил крошечный осколок, сказав, что ранение лёгкое. Вот я и вернулся на плацдарм, разыскал там Симонова и не оставлял его до конца пребывания в дивизии. Видимо, ещё тогда приглянулся ему старший лейтенант с двумя орденами Красной Звезды. К тому же оказалось, что он помнил меня ещё студентом литературного института по выступлению на семинаре, посвящённом военно-патриотической поэзии. (Симонов присутствовал на этом семинаре в качестве члена жюри.) И когда в «Красной звезде» организовалась очередная вакансия (вследствие естественной убыли военных корреспондентов), он настойчиво порекомендовал меня Ортенбергу, который в ту пору был главным редактором этой газеты. Два моих ордена (с тем же названием, что и у его газеты) плюс мой опыт фронтового фоторепортёра были солидным довеском к симоновской рекомендации. Как уж удалось пробить это решение в Главном политическом управлении армии — мне не известно. Видимо, действительно свершилось чудо. И, как оказалось, это было только началом в цепи весьма неординарных (можно сказать смело — необыкновенных) событий, с которыми в скором времени мне так или иначе пришлось соприкоснуться.
Тридцатого мая сорок четвёртого года меня вызвали к главному редактору, оторвав от оформления статьи. Ортенберг приказал мне передать материалы дежурному редактору и готовиться завтра же лететь в Белоруссию, для того чтобы сменить Константина Симонова, который вот уже полмесяца находился там во 2‑ом гвардейском танковом корпусе.