Как ни крутили эту тему, а всё получалось, что единственный шанс — сидеть в нашем лесном санатории и молиться, чтобы немцы не наткнулись на него. Стриж был абсолютно уверен, что со дня на день должно начаться наступление. На мой вопрос, откуда это он знает, Стриж ответил просто: «О том, что грядёт наступление, догадывался, наверно, и ты. Мы с Моргуновым между собой в открытую обсуждали вариант, что делать, если начнётся катавасия, а мы будем ещё тут. При последней радиосвязи он мне на этот вариант намекнул условной фразой, хоть и не имел права. Скажу больше, для меня с самого начала было ясно, что наша экспедиция проводится непосредственно перед наступлением, чтобы танкам было поменьше сюрпризов. Наши данные о дорогах и мостах имеют цену, пока совсем свежие. Поэтому я не исключал, что наше возвращение весьма проблематично. В последний день, после звонка и намёков Моргунова мне стало абсолютно ясно: наверху запланировали пожертвовать одной разведгруппой ради конечной цели. Для войны это нормальная ситуация. В масштабах фронта потеря одной группы — тьфу! Наплевать и забыть. Но это только не для Моргунова. Он, рискуя попасть под трибунал, ещё раньше открыл мне карты, и мы с ним при разработке плана операции втихую решили: если я найду подходящее место, то и не пытаться идти на восток, а попытаться спрятаться и пересидеть… Договорились и об условной фразе, которой он нас предупредит по рации. Вот он и предупредил. Точной даты назвать нельзя, но уверен: вот-вот… Ещё неделю, может чуть больше, потребуется нашим, чтобы дойти сюда. За это время немцы сто раз нас могут обнаружить, но надежды терять не надо. Второй вопрос — питание. При самом скудном рационе можно протянуть дней пять. Плюс подножный корм: крапива, коренья… Можно рассчитывать на ранние грибы, наконец… Не умрём с голоду, хотя и не растолстеем в этом лесном санатории. И хорошо бы подумать о замаскированном укрытии, где можно было бы спрятаться, если немцы всё-таки выйдут к лагерю».
Тут я возразил Стрижу: «Послушай, что толку делать тайное укрытие? Если немцы нас обнаружат, мы просто не успеем спрятаться. Было б нас побольше — выставили бы секреты, наблюдателей… А так мы беззащитны». Стриж улыбнулся: «Это ты ошибаешься. Только-только кто-то тут восхищался моей интуицией, а теперь боится, что мы немцев проспим». Тут я всё-таки спросил, почему в лесу мы попали в западню, почему он раньше не почувствовал опасность? «Чудак! Там была сплошная опасность вокруг. Это похоже на то, как, например, ловить позывные нужной радиостанции, когда весь эфир забит шумом, музыкой, в общем — помехами. К тому же большинство передних немцев спало, и на общем фоне их „сигналы“ были невелики».
Действительно, подумал я, как почувствовать опасность, которая спит?
«Так ты их почувствуешь? Или ещё как-то узнаешь об их приближении?»,— я до сих пор не мог поверить в этот его невероятный дар. «Надеюсь, что почувствую, тем более здесь, где биологический фон практически чист. Ладно, пока хватит об этом. Ты лежи, а я к роднику, а то воды почти не осталось. Если Летуненко попросит пить — дай ему глоток-другой отвара из банки, а больше пока ему нельзя». Стриж ушёл, а ко мне опять вернулось состояние некой нереальности. Только что я как о чём-то обыденном рассуждал о чуде. От слова «чудо» в прямом его смысле меня всегда воротило. Мне были смешны разговоры верующих людей о всяческих чудесах. Так, спокойно, сказал я себе. А почему чудо? И не чудо вовсе. Если живая ткань у всех людей срастается и заживает за столько-то дней, почему у некоторых она не может делать это гораздо быстрее? Если предчувствия у большинства людей сбываются один раз из ста, то почему не может быть людей, у которых подобная способность развита на все сто! А уж людей, могущих в уме мгновенно считать, обладающих феноменальной памятью, телепатией и тому подобными штучками, нам не раз показывали в цирке. Эти мысли меня почти успокоили и вернули к действительности. Я решил вылезти из землянки, тем более мне это было необходимо. Я с наслаждением глядел на лес, дышал смолистым воздухом, как будто не провёл в этом лесу последние восемь дней. Это поел, пережитого возвращалась радость жизни. Потихоньку пошёл в сторону ручья, Стриж должен быть там. Господи, как хорош лес в июне! Кстати, сегодня двадцать второе июня, ровно три года, как идёт эта страшная война…
К голове прилила горячая волна, земля пошла кругом. Я, видимо, резко повернулся, боль скрутила меня и заставила присесть на землю. Может быть, я на мгновение лишился сознания, может, просто боль медленно отпускала меня, создавая иллюзию… Что-то произошло, вернее что-то происходило совсем рядом. Голоса… Стриж за кустами в нескольких метрах от меня разговаривал с человеком. Человека разглядеть было трудно. Было видно, что на нём что-то вроде серебристого комбинезона, плотно обтягивающего всё тело, включая голову. Лица же его мне видно не было, мешали кусты.