Кстати, Иванцов тогда же, когда показывал мне камеру, сказал, из-за чего взяли Дмитрия Ивановича. Был арестован один делец, который ещё с дореволюционных времён торговал документами. Нет, не фальшивыми. Просто документы умерших людей не уничтожались, а «пускались в дело». Так этот делец зачем-то вёл списки проданных «мёртвых душ». Канцелярист! А может, надеялся при случае заняться шантажом… Короче, обнаружили чекисты фамилию и прочие данные Стрижевского в этих списках. А дальше — сами понимаете. Я ещё в двадцать девятом хотел Вам про всё шепнуть, и про то, что Дмитрий Иванович каким-то образом исчез из внутренней тюрьмы. Побоялся, да и для меня самого эта история темней тёмного. Может, и правда тот следователь его выпустил? А может, по указанию Самого спектакль устроили. Все на ушах, а Он посмеивается да усы гладит. У нас всякие чудеса случаются, только в основном это невесёлые чудеса. Я всё Вам сказал, дорогая Наталия Алексеевна. Больше, чем всё. За малую долю из сказанного меня к стенке поставят немедля. Но думаю, что участи этой мне всё равно никак не избежать. У нас уже по третьему кругу чистка пошла. Так что бегите! Завербуйтесь по контракту куда-нибудь на север, но лучше в европейской зоне. Советую в Коми, в Ухту. Ухта хоть и не Заполярье, но северные надбавки платят, и климат там не такой жёсткий, как на Воркуте. Ухта находится в подчинении у ГУЛАГНП НКВД, там Вас НКВД сейчас меньше всего искать будет. Главное — сегодняшнюю бойню там пересидеть. Завтра может всё поменяться. Думаю, и Ежова вслед за Ягодой в Суханове поволокут, значит и у нас смена состава будет. Тот, кто сегодня на Вас ордер подпишет, завтра сам может стать врагом народа. Смекаете?“
Вот такие сведения принесла мама от Арнольда Линцера, изначально хорошего человека, давно попавшего в плохое положение. Мы с мамой совещались очень недолго. (Я не сказал, а это важно, что ещё в тридцать шестом Гурский уехал на Памир, в Хорог. Это на самой границе с Афганистаном. Послал его туда сам академик Вавилов. Послал со словами, что над биологией и над самим Вавиловым сгущаются тучи. И чем дальше от Вавилова будет его друг и единомышленник Анатолий Валерианович Гурский, тем больше шансов у него — у Гурского — остаться на свободе. Гурский звал нас с собой, мотивируя примерно тем же. Но мы с мамой тогда ещё не понимали серьёзности положения, и решили не суетиться. Уезжая, Гурский оставил маме на сохранение свои научные дневники и другие бумаги, которые мама мне показала только в Ухте.) Как я уже сказал, мы с мамой совещались недолго. Информация, полученная от Арнольда, говорила сама за себя. Должен признаться, что и я в то время непрерывно чувствовал некую аморфную, непонятно откуда исходящую, опасность. Она то усиливалась, то слабла, но она всё время присутствовала. Короче, мы твёрдо решили последовать совету Линцера. В соответствующем месте мы с мамой оформили договор с организацией, носившей название „Ухт-Ижемлаг НКВД“. Такое название я прочёл в договоре. Согласно договору, мы, в качестве вольнонаёмных, должны были отработать там пять лет. Мама — врачом в больнице, я — рабочим на шахте. А полное, несокращённое название этой организации звучало так: „Ухтинско-Ижемский исправительно-трудовой лагерь НКВД“. Арнольд знал, что советовал. Где прятаться от НКВД, как не в его собственном лагере?
Так, неожиданно для всех, в один летний день тридцать седьмого года мы уехали жить и работать на север. Уехали, бросив и работу, и учёбу, и жилплощадь в Москве. Жилплощадь, правда, согласно договору бронировалась. Есть такой закон: сохранять право возврата на прежнее место жительства тем, кто уехал работать на крайний север добровольно, по договору. Это значит, что после окончания договора мы имели право снова прописаться в Москве.
А теперь о главном. О том, что тебя, Виталий, мучит и теперь уже будет мучить всегда. Что сегодня произошло? Начнём всё же издалека. О том, кто мой отец, я узнал от мамы уже в Ухте. Она сама начала этот разговор, а поводом послужило обсуждение одного из моих качеств, которое нет-нет, да вылезало наружу. На этот раз при работе под землёй я просто почувствовал: скоро тут будет обвал. Крикнул работягам: „Бегом к наклонке!“ Это так называется наклонная выработка, ведущая на поверхность или на другой горизонт. Большинство побежало за мной, а кто-то нет. Выбрались на верхний горизонт. К нам начальник смены Игнатьев: „Кто позволил покинуть трудовой фронт? “ А что ответить? Ребята мнутся, меня подводить не хотят. Я мычу нечленораздельно. „Вниз немедля! А то — прогул и под суд!“ Мы потопали по „наклонке“ вниз, да повезло: не успели на свой горизонт выйти. Там разом всё ухнуло. Последствия были для меня неприятные. Кто-то из начальства начал раскручивать версию, что, видимо, я заранее знал об обвале, а значит это я — вредитель, я обвал и устроил. К моему счастью, не все кругом идиоты. Спас меня тот самый наш начальник смены, молодой инженер, выпускник Московского горного института Борис Игнатьев, век его помнить буду. Сумел меня отстоять и с цифрами доказать, что к чему. Мы с ним потом подружились, и он долго задавал один и тот же вопрос, хотел узнать, по каким признакам я обвал предугадал. Ну как я мог объяснить?