— Посмотрим, — легкомысленно пожимаю я плечами, не представляя еще, что готовит нам судьба.
— Знаешь, — говорю я ему однажды, лежа на диване и ероша волосы, его голова прижата к моей груди и я время от времени глубоко вздыхаю, когда он касается губами нежной кожи, проводя по ней языком, — Знаешь, о чем я жалею сейчас больше всего? Что не могу родить тебе ребенка. Вот сейчас он получился бы такой чудный! Дитя любви.
Коля судорожно сжимает руки, но говорит ласково и спокойно:
— Не печалься пока об этом. Я так полон тобой, что не могу думать ни о чем другом.
Все хорошее когда-нибудь кончается. Месяц пролетел, как один день. Сестра сказала мне на прощание:
— Я и не думала, что ты так буквально воспримешь мои слова. Но я рада за вас. Ты так мне и не рассказала, что там у вас с Ивом. И как вы теперь будете?
— Это все пустяки. Через год я приеду опять, а там посмотрим.
Я везу с собой картины Светланы. Она сама приезжает меня провожать. Коля стоит, держа Сашку за руку. Я целую мальчика и быстро целую Колю в щеку. Я ничего ему не говорю, все уже сказано и выплакано накануне.
Возвращаюсь в Лугано, как на каторгу, и силы выдержать все мне придает чувство вины перед Ивом. Ах, если бы я могла любить его так же, как любила Колю! Был бы он счастливее от этого, перестал бы ревновать меня? Сейчас-то я дала ему настоящий повод для ревности и должна теперь терпеть его вспышки безропотно. Встреча наша была очень нежна. Ив, словно не веря, что я вернулась к нему, не отпускал ни на шаг, будто бы только осязая меня в своих руках, убеждался в моем присутствии.
Приехав, я две недели приводила свои дела в порядок, отвечая на письма и приглашения. Получив, как и предполагала, запрет на посещение очередной встречи феминисток в Лондоне, но сделанный в такой просительной форме, что не обиделась, я пригласила Сару приехать осенью в Лугано, или в другое место Европы, объяснив причину. Я послала согласие прочитать доклад по своей книге на симпозиуме в Токио, и наконец мы смогли уехать в Грецию. Я рвалась осмотреть все, но проведя три дня в раскаленном автобусе со слабым кондиционером, я согласилась, что конец июля — не самое удачное время для осмотра достопримечательностей. Мы поехали на остров Кея, и Ив снял виллу на берегу со своей крохотной бухточкой и песчаным пляжем среди скал. Я наслаждалась морем и солнцем, которого было более чем достаточно, питалась маслинами, виноградом и очень вкусными помидорами, которые терпко пахли и напоминали мне такие же под Таганрогом. Вообще, все напоминало мне ту жизнь. Сердце мое было так же ранено, рядом со мной был не тот, о ком я тосковала, но Ив доставлял мне все такое же наслаждение своей страстной любовью. Это был самый безоблачный месяц в чреде последующих.
Когда мы вернулись в Лугано, я села заканчивать книгу. Посвятила я ее Саре Фергюссон и сама начала переводить на английский. Ив все время соблазнял своим романом и сердился, когда я не хотела оторваться от своей работы. Когда я, закончив перевод, предложила помочь ему, он гордо отказался, заявив, что почти закончил без моей помощи. Улетала в Токио я после очередного скандала. Ив вспомнил, что в Японии работает мой первый муж. Этого было достаточно для предположения, что я специально еду, чтобы увидеться с ним. Опять он кричал, что я разлюбила его, что готова променять на любого мужчину. Это слово «любого» показалось таким оскорбительным, что я вдруг разрыдалась в искренней обиде за свою любовь. Ив тут же бросился утешать меня, долго носил на руках, просил прощения. Утром перед отлетом он подарил мне необыкновенно красивые серьги с сапфирами и бриллиантами. Моя коллекция драгоценностей начала расти.
В Токио я встретила профессора-япониста из Женевы, который консультировал меня в работе, и мы везде бывали вместе, он с удовольствием служил гидом и переводчиком. Мы побывали в маленькизх магазинчиках, где можно было купить старинные произведения искусства, я купила несколько гравюр 18 века с изображениями красавиц того времени и чудные фигурки из кости — нэцке. Несколько раз я чуть было не попала впросак, принимая подделки за старинные вещи, но профессор всякий раз останавливал меня, объясняя ошибку. Несколько фигурок из кости так мне понравились, что я не понимала, какая разница, когда они сделаны. Тогда профессор, поторговавшись, все-таки сговорился с продавцом на половине первоначальной цены. Так я получила фигурку сидящей на корточках, глядящей исподлобья девочки с длинной челкой. Держа ее на ладони, я процитировала «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон: «То, что умиляет: девочка, подстриженная на манер монахини, не отбрасывает со лба длинную челку, которая мешает ей рассмотреть что-то, но наклоняет голову набок. Это прелестно!»