— Нет, Элизабет, я не могу требовать от тебя этого.
— А ты и не требуешь! Я сама это предлагаю. Когда в следующий раз тебе что-нибудь приснится, мне не придется бежать без халата через холодный холл.
— Прости, пожалуйста!
— Алекс, не извиняйся, ты не виноват в этом.
С этого дня я сплю с Алексом. Иногда он ночью ищет мою руку. Я придвигаюсь поближе и, прислонившись к моему плечу, он спокойно засыпает. Когда у него бессонница, мы разговариваем в темноте. Один раз я просыпаюсь от глухих рыданий, чтобы не разбудить меня, Алекс плачет в подушку, сдерживаясь изо всех сил. Насильно повернув к себе, я обнимаю его, шепча утешения и целую мокрые от слез щеки, глаза, губы.
— Ах, Бетси, Бетси, как мне тяжело, — шепчет он.
— Я с тобой, отдай всю тяжесть мне.
Мы засыпаем, крепко обнявшись. Днем Алекс задумчив и говорит мне, когда мы сидим вечером у камина:
— Помнишь, ты цитировала в своей книге стихи японской поэтессы. Я подумал тогда, что они очень противоречивы, но сейчас я понимаю, какая в них тонкость чувств:
— Это Мурасаки Сикибу. В «Повести о блистательном принце Гэндзи» эти стихи посылает императору его любимая фрейлина, мать Гэндзи, когда она, смертельно заболев, удаляется от двора.
— Знаешь, я мечтал о конце пути разлук, как об избавлении, но теперь я с такой ясностью вижу, как желанна мне жизнь именно сейчас. Я должен оставить Алису без своей поддержки, она даже не запомнит меня. Я держу ночами в объятьях молодую и очаровательную женщину и не могу ее любить! Если бы я тебя не встретил, я бы умер в тоске и одиночестве, но ты, помогая избавиться от них, внесла в мою душу смятение. Я не хочу умирать.
— Мы ничего не можем изменить, но я сделаю все, чтобы тебе было спокойнее.
Я подхожу к его креслу и, обняв, прижимаю голову Алекса к груди. Он вдруг усаживает меня к себе на колени и крепко целует.
— Прости меня, Бетси.
— Ну что ты, дорогой мой, если ты хочешь…
— Как я хотел бы быть здоровым и любить тебя, но поздно! Мне кажется, что тебя послала мне Анна, чтобы ты за нее была рядом. Нас ведь и познакомила ее подруга. Вы с Алисой не просто заменяете мне семью, вы и стали моей семьей — и я должен вас покинуть!
Ночью он спрашивает шепотом: — Можно мне обнять тебя, Бетси?
— Ну конечно!
Я сама придвигаюсь к нему ближе, просунув руку под голову. Алекс нежно гладит меня по спине, я чувствую его горячее дыхание на шее. Потом рука скользит от талии вниз, легко касается груди сквозь тонкий шелк пижамы.
— Тебе неприятно, что я тебя касаюсь?
— Продолжай, пожалуйста. Алекс, ты делаешь это так нежно, мне очень приятно, — шепчу я.
— Бедная маленькая Бетси, ты мечтаешь об объятьях совсем другого мужчины, а вынуждена терпеть больного старика.
— Алекс, как ты можешь говорить! Ты не старик и я себя не принуждаю.
— Ты говоришь правду?
— Конечно! Вообще общение с тобой доставляет мне большое удовольствие, и сейчас — тоже.
Алекс нежно касается губами моего лица.
— Ты щедрая душа.
— Ты — тоже. Без тебя я была бы в Лондоне такой одинокой и несчастной.
— Значит, мы спасаем друг друга?
Он опять осторожно проводит ладонью по моему телу. Я блаженно вытягиваюсь под его рукой, тело невольно отзывается на ласку.
— Ты как кошечка, которая выгибает спинку, когда ее гладят.
— В прежней жизни я, должно быть, была кошкой. Я так люблю, когда меня гладят.
— Спи, милая, а я буду тебя вот так ласкать.
Я, конечно, не сплю, но лежу тихо, пока рука его не замирает. Мы засыпаем, обнявшись. Следующим вечером, устав от долгой прогулки и заснув, едва коснувшись подушки, Алекс опять просыпается с криком от приснившегося кошмара.
— Алекс, Алекс, что с тобой, опять плохой сон?
— Я опять умираю один, Бетси!
— Не думай об этом, обними меня.
Я быстро снимаю пижамную кофточку и прижимаюсь к нему, расстегивая пуговицы на его пижаме. Желание отвлечь его от страшных видений не дает времени подумать до конца о последствиях своих действий.
— Бетси, — потрясенно шепчет он, — что ты делаешь!
— То, что мне хочется. Приласкай меня.
Просунув руку в расстегнутую пижаму, я глажу его напряженную спину, привлекая в объятья. На какое-то время он теряет тот жестокий самоконтроль, в котором живет постоянно. В его движениях, когда он, приподняв меня за плечи, приникает к груди, в силе и страсти его ласки виден отблеск того великолепного любовника, каким он был до двойной трагедии и болезни. Услышав мое участившееся дыхание, он отстраняется и говорит сдавлено: