Если непредвиденная работа не отвлекает в субботу или воскресенье, я обязательно еду в Ленинград. Когда же я вынуждена остаться, я весь день занята своим романом, к Новому году я уже заканчиваю черновой вариант. В посольстве о моей тайной жизни знает только Джек и, возможно, посол. Мой непосредственный начальник, атташе по культуре, в прошлом археолог, мечтает уехать на Ближний Восток, поближе к своим вожделенным руинам, и ждет новое назначение. Моей работой он доволен. Я лучше его разбираюсь в культурной жизни страны, и он прислушивается к моему мнению. Все переговоры веду обычно я, ведь мне не нужен переводчик. Постепенно я втягиваюсь в работу и начинаю находить в ней удовольствие, особенно от обязательного посещения концертов и спектаклей. На приемах я встречаюсь с французскими и итальянскими дипломатами и журналистами, многие интересуются моей литературной работой. Общение на французском и итальянском языке доставляет мне радость, я соскучилась по этому.
Рождество приходится провести в Москве, не могу избежать присутствия на приеме, но уж Новый год я выторговала себе. В сочельник мы сидим с Клер и вспоминаем прошлогоднее Рождество в Фернгрине. Алиса спит в своей кроватке и мы уже потихоньку положили ей подарки, посмеиваясь над тем, как она, проснувшись, удивленно будет их рассматривать. Утром поздравить нас приходит Джек Флинн и тоже приносит подарки всем троим.
— Джек, вы нас балуете, или это входит в ваши обязанности?
— И да и нет. — Я в удивлении смотрю на него. — Скажем так, меня попросили приглядывать за вами, чтобы оградить от возможных неприятностей, но независимо от этого вы меня одарили дружбой, которой я горжусь, так как надеюсь, что заслужил ее личными качествами.
— Джек, вы чудесный молодой человек, и я рада, что мы подружились.
— Вы поедете в Ленинград в Новый год?
— Да, конечно, и даже на три дня.
— Мне тоже нужно съездить туда. Вы не возражаете, если мы поедем вместе?
— Отлично, тогда я приглашаю вас встретить Новый год в моей семье. Ведь это можно?
Новый год — мой самый любимый праздник. Много лет я встречала его вдали от дома, и вот наконец мы все собрались за большим круглым столом, уставленным закусками, которые готовили все, даже Клер пожарила блинчики, начиненные грибами и ветчиной. Джеку, который поехал сначала в консульство, было настрого приказано с обеда ничего не есть. Он шепотом спросил, можно ли ему привести с собой друга, и я понимающе кивнула. Звонок в дверь, шум в прихожей, и в комнату входит Санта-Клаус с медведем на поводке. Ах, как жаль, что Алиска уже заснула! Санта-Клаус — Джек — в настоящем костюме: красном кафтане и колпаке, из-под которого вьются белые кудри и фальшивая борода. Медведь же — Майкл Хиллард — вывернул свой плащ меховой подкладкой наружу и надел маску. Он извлекает из мешка Санта-Клауса массу бутылок, коробки конфет, икру, все это встречается аплодисментами. На шум выходят из детской мои племянницы в ночных рубашках, протирая заспанные глаза, но тут же начинают прыгать от восторга и уходят спать только получив по коробке конфет. Я знакомлю Джека и Майкла со своей семьей, с Колей и Сашей, и мы наконец поднимаем первый тост: чтобы 1982 год был счастливым. Саша переводит англичанам все, что говорится за столом, всем очень весело. Майкл ухаживает за Клер, мы с Колей наслаждаемся возможностью побыть вместе, мама с сестрой рады, что я с ними, а Сашка страшно доволен, что может свободно говорить по-английски.
Этот наступивший год действительно стал одним из самых счастливых. Мы часто виделись с Колей и любили друг друга. Алиска подрастала и обожала своего Коко, а еще больше Сашу. Я закончила роман «Психоанализ», он был напечатан сразу во Франции, Италии и Англии и принес мне известность. Я познакомилась через одного театрального критика с очаровательной старушкой, которой было уже за девяносто лет, и которая танцевала в молодости с Павловой и Карсавиной. Она рассказывала мне о своем детстве, о матери — солистке Императорского балета, об учебе в училище, об одной поездке в Париж и грандиозном успехе, о замужестве в семнадцатом году. Мне было очень интересно с ней беседовать, я начала записывать все услышанное, потому что решила все-таки написать о русской балерине. Мы пили чай в маленькой комнатке большой коммунальной квартиры. Стены ее были увешаны фотографиями начала века, среди них были портреты всей дягилевской труппы и сама Лидия Викторовна в «Шехерезаде» и «Весне священной». Несколько фотографий она подарила мне, а потом достала из бювара два эскиза. Я с изумлением взяла в руки рисунки Бакста и Рериха.