— Да я, собственно, бывал там несколько раз в детстве, когда была жива бабушка. Вот она была настоящая ирландка и очень заботилась о соблюдении обычаев, она родилась еще в прошлом веке. У нее Рождество проходило в соответствии с традициями: вечерняя служба (она была католичка, я собственно тоже), рождественский пудинг, пунш, ветки омелы, колокольчик, разукрашенный вертеп в углу на столике. В Рождество собирались все ее дети и внуки — человек тридцать. У нее было восемь детей. Она сидела во главе стола. Мы очень любили рассматривать вертеп, это были старинные фигурки из дерева, изображающие Деву Марию и Иосифа, младенца Иисуса и волхвов. Их окружали животные. Все это украшалось еловыми ветками и мхом, и было так красиво! Когда все пели рождественские гимны, это было, как настоящий хор, у одной из моих тетушек замечательный голос. Я потом вспоминал это в школе, как волшебное видение, школа наша, особенно спальни, напоминала казармы. Я ведь окончил закрытую военную школу.
— А девушки, Джек? Вы встречались с ними?
— Только на танцах во время увольнения. Многие ребята хвастались, что познакомившись с девушкой в воскресенье, в следующее уже уводили ее в парк и тискали на скамейке, или шли к ней домой, если можно. Но я так не мог. До двадцати лет я только целовался с двумя-тремя девушками, а первую подружку завел в Бельгии в двадцать два. Она была хорошей девушкой, но меня перевели с повышением в Югославию, и мы расстались.
— И больше у тебя не было девушек?
— Нет, были, конечно. На одной я даже решил было жениться, но потом подумал, что не так безумно ее люблю, чтобы видеть каждый день всю свою жизнь. Как правило, наши женятся на своих же посольских девушках, связистках или секретаршах.
— А местные девушки? Или вам запрещают знакомства?
— Да нет, в Европе это никого не интересует, в восточных странах это не рекомендуется, во избежание конфликтов. Ну, вы понимаете.
— Да, я понимаю. Потанцуем?
Джек осторожно сжимает меня в объятьях и мне вдруг становится так жалко этого в сущности целомудренного мальчика с его жизненным опытом восемнадцатилетнего современного парня, но с отличной военной подготовкой и умением обеспечить безопасность других в любой жизненной ситуации.
— Джек, а ты смог бы убить человека?
— Если это необходимо — возможно. Но дипломатическая служба вряд ли может это себе позволить, так что мне повезло. Но мы всегда готовы к этому, нас так учили. Есть ведь другие возможности, приемы восточных единоборств, например…
— Ты умеешь?
— Я мастер.
— Завтра я спущу тебя с горы по трассе второй сложности. У тебя должна быть хорошая реакция. Я бы тоже хотела научиться, в детстве я занималась гимнастикой йогов.
— Я могу научить.
— Ты дал слово уехать.
Джек теснее прижимает меня к себе.
— Я не верю, что у меня будет повод. О чем они поют? — спрашивает он, чтобы разрядить обстановку, но я чувствую, как вздрагивает это сильное, тренированное тело воина и спортсмена.
— О счастье. О том, что оно, как звезда, светит впереди и всю жизнь мы идем к нему.
— И не достигаем? — Джек впивается в меня взглядом в ожидании ответа.
— Это как в искушении Фауста. Один человек через день закричит: «Стойте, я счастлив», другой будет искать всю жизнь и так и не найдет. Это зависит от того, что каждый понимает под счастьем.
— Я предпочел бы, чтобы передо мной светила звезда. Ты! — он осторожно касается губами моих волос, — помнишь, как я утешал тебя в Москве, обнимал и гладил по волосам? Я думал, что сойду с ума от твоей близости, а ты даже не заметила.
— Ты хорошо владеешь собой.
Кончилась песня со сладким названием «Феличита», Джек ведет меня к стойке и заказывает еще два бокала вина.
— Тебе не надо меня спаивать, — сделав глоток, я отставляю бокал.
— Мне самому это необходимо. Я внутри весь как натянутая струна.
— Разве вас не учили, как входить в сосредоточенное спокойствие, расслабляться? Ну-ка, попробуй.
Я вижу, как Джек несколько раз глубоко вздыхает, закрыв глаза, как напрягаются его плечи, потом постепенно расслабляются…
— Нет, не получается. Рядом с тобой я не могу быть спокойным.
— Но струна внутри ведь исчезла? Осталось просто желание, — я провожу губами по его щеке и слышу, как он внезапно задыхается, — пошли отсюда?
В коридоре, ведущем в наши номера, он обнимает меня и вопросительно заглядывает в глаза:
— Я правда могу прийти к тебе?
— Может, ты хочешь, чтобы я пришла к тебе?
— Это было бы волшебством!
— Ну так жди меня через полчаса.