И откуда у меня такие ассоциации я даже не представляю. Но как говорит Милка, накануне очередных любовных неприятностей «Ка-а-акой мужчина-а-а…».
Мысли соскочили с преподавателя на подругу, на то, что обычно следовала за этой кодовой фразой, и я невольно скривилась, понадеявшись, что хотя бы в этот раз пронесёт. А Ярмолин, принявший моё шокированное молчание на свой счёт, со вздохом пояснил:
— Должен же я компенсировать поведение своей… Девушки. Хоть как-то.
И прозвучало это так, как будто сам факт наличия подобной пассии удручал блондина не меньше, чем меня осознание того, что мой преподаватель видел весь этот концерт от начала и до конца. Хорошо ещё не комментировал и ставки не делал!
Хотя я бы, например, не удивилась, совершенно.
— Алексей Валерьевич…
— Алексей, — поправил меня Ярмолин и незаметно (ну он так думал) смял пачку сигарет, отбросив получившийся комок куда-то за спину. И с самым невинным видом засунул руки в карманы джинсов.
— Алексей Валерьевич, — упрямо повторила, поёжившись от порыва холодного ветра, забравшегося под край кожанки. — А можно нескромный вопрос?
— Смотря какой, Снегирёва, — хмыкнув, он склонил голову набок, задумчиво щурясь. — Но я сегодня почти добрый, так что — задавай.
Глубоко вздохнув, я с минуту подбирала вежливые и культурные фразы, а потом плюнула на все эти условности и выдала по привычке в лоб:
— Вы мазохист?
Теперь пришёл черёд Ярмолина давиться. Правда, в отличие от меня, в себя он пришёл куда быстрее. С удивлением и каким-то непонятным, весёлым любопытством оглядел меня с ног до головы и хохотнул, широко улыбнувшись:
— Бывает, видимо. Но я обещаю исправиться, — и пока я гадала, к чему эта фраза, без перехода повторил вопрос. — Так тебя подвезти, а, Снегирёва? А то мало того что опять на моей паре спать будешь, так ещё и потеряешься не дай бог, по пути до дома!
— Как будто вас это огорчит!
— Снегирёва… — задушевно протянул блондин и прижал руку к груди. — Ты ранишь меня в самое сердце! Как же я буду без твоего вдохновляющего похрапывания на первой парте?
— Алексей Валерьевич, — на губах против воли появилась задорная улыбка. Оставаться серьёзной во время таких пикировок у меня не получалось с такой же завидной регулярностью, как и не опаздывать на его пары. — Кажется, мы уже выяснили, что у вас его нет.
— А может я просто притворяюсь таким бессердечным, м? — когда мужчина оказался так близко, я не заметила. Кажется, вот он стоял в паре шагов, задумчиво и с непонятным мне весельем разглядывая меня. А вот уже слишком близко, заглядывая в глаза и обводя пальцами воротник моей куртки. И склонившись ниже, касаясь носом моего носа, Ярмолин заговорщицки прошептал. — Может, я жду, когда кто-то разглядит за этим трепетную душу, жаждущую ласки и любви, м?
Я на это только тихо фыркнула, как завороженная глядя в его глаза, потемневшие то ли от выпитого алкоголя, то ли от окружающего полумрака. От блондина пахло виски, крепким, чёрным кофе, совсем немного бензином и дорогим одеколоном. Таким же пряным и чуть-чуть острым, как и сам мужчина. Иррациональное желание уткнуться носом в широкую грудь Ярмолина оказалось совершенно неожиданным, как и поведение «любимого» преподавателя. На пару минут я всерьёз задумалась над тем, чтобы поддаться внезапному и совершенно незапланированному порыву, но…
— На-а-атка! На-а-ата! Да бали-и-ин… Снегирёва, чтоб тебя!
Милкин вопль разбил наваждение, разрушая волшебство момента. Моргнув, я вывернулась из рук Ярмолина и отскочила от него подальше, глядя на летевшую в нашу сторону Селяхину. Подруга выглядела счастливой, мечтательной, обиженной, раздосадованной и воодушевлённой одновременно. Что само по себе вызывало нешуточное такое подозрение. А уж когда она вцепилась пальцами в мою ладонь и потащила за собой, я и вовсе уверилась в том, что судьба меня не любит. Определённо.
Это малиновое чудо, томно вздохнуло и выдало своё коронное, пьяным, дрожащим и абсолютно офигевшим от щастья голосом:
— Ка-а-акой мужчин-а-а-а… Нат, ну ка-а-акой мужчина-а-а…
«Сглазила» — мрачно подумала, зябко кутаясь в куртку, и страдальчески вздохнула, предвкушая все прелести приключений на чужом любовном фронте. Потому как по закону всемирной подлости и женской дружбы, меня они стороной никак не обойдут!