Щенок предсказуемо ничего не сказал, да и вопрос, собственно, был риторическим. Так что, подхватив мальца под круглое, мягкое пузико, я бросила в лужу тряпку и занялась более насущными делами. В смысле, отправилась воплощать в жизнь главный принцип каждого, уважающего себя патологоанатома.
«Расчленяй и властвуй!» И никак иначе!
На то, чтобы проинспектировать сборы, угомонить банду и прочитать профилактические нотации хватило пяти минут и трёх подзатыльников. Четвёртый успел увернуться до того, как его затылок встретился с моей тяжёлой рукой, зато огрёб по уху и надулся. Ещё меньше времени занял спор на тему щенка и тут уже мне пришлось сдаваться на милость умоляющих взглядов мелких и жалобного поскуливания того самого щенка, активно лизавшего мне щёки и подбородок, вертясь ужом в крепкой хватке. А после, когда страшные кары были озвучены, повинности распределены, а будильник жалобно тренькнул пятым по счёту оповещением, домочадцы зачарованно наблюдали за моими прыжками между ванной, кухней и комнатой. Попутно внимания местами непечатному монологу, приправленному обещаниями выпороть-таки паршивцев, если они, засранцы, хоть что-то из моей речи вздумают повторить в школе!
Судя по хитрым, многозначительным переглядываниям младших – угрозы были так себе, не впечатляющими. Судя по кислым минам старших – они ещё и изрядно запоздали. Вяло трепыхнувшийся, было, педагогический порыв пришлось душить в зародыше. Пришлось успокаивать страдающую совесть тем, что мозги у близнецов (что у старших, что у младших), имеются. Правда, работают не так, как надо бы и не всегда…
Но тут уж ничего не поделаешь. Семейное, чтоб его!
- Данька, на тебе Юрка. Кирыч, ты с Алексом. После школы – живо домой! Щенка накормить, выгулять, вымыть! Бардак – прибрать, уроки – начать. Всё, выметайтесь, казаки-разбойники! Отчаливаем! – зажав в зубах недоеденный бутерброд, я махнула рукой в сторону выхода, попутно шнуруя кеды и проверяя, всё ли положила в рюкзак.
Мозги соображали туго, со скрипом, всё ещё лелея скорбную надежду вновь оказаться в страстных объятиях Морфея. И плюнув на всё, я понадеялась, что в этот раз везение (специфическое) будет на моей стороне и ничего принципиально важного в тех завалах, гордо именуемых «рабочий стол» не осталось. Хотя…
Нет, терзают меня смутные сомнения, определённо.
Выскочив следом за братьями, я замешкалась у двери, выуживая из заднего кармана джинсов связку ключей. И подпрыгнула от неожиданности, когда сквозь гиканье мелкоты, унёсшейся вниз по лестнице с радостными воплями гамадрилов, раздалось тихое покашливание.
- Наташ, привет! - весёлый голос соседки по лестничной клетке застал меня врасплох. От неожиданности я даже сумела повернуть два раза ключ в вечно заедающем замке.
И только после этого, смахнув прядь волос с носа, развернулась, радостно помахав судорожно сжимающей ключи рукой:
- О, Танька! Давно не виделись… Как дела?
Татьяна Гуда поселилась в нашем доме относительно недавно, лет пять назад. Она была пухленькой, невысокой, миловидной и до жути обаятельной с офигенными ямочками на щеках и шикарной шевелюрой цвета тёмного шоколада. Работала методистом в местном отделе соцзащиты и обожала печь пироги, пирожки и пирожные. На кулинарной почве мы, собственно, и познакомились. У меня кончились дрожжи, у неё пищевая сода и встретились мы на полпути друг к другу в квартиру. Закадычными подругами, кончено не стали, но общаться с вечной оптимисткой слегка за тридцать было весело и феерично.
С её подачи, я порою всерьёз думала о том, чтобы написать целую научно-исследовательскую работу на тему «Профилактика преднамеренного убийства путём афективной реакции на слова и идиомы, произносимые субъектами определённого пола при условии сосуществования в одной социальной группе типа «коллектив». Тем более, что опыт работы в чисто женском коллективе у меня имелся и был, мягко говоря, не самым позитивным!
- Да ничего, помаленьку… - задумчиво протянула соседка, пристально меня разглядывая. А я в это время, помянув всуе всех любителей цветочков и прочих зелёных монстров, поливала из бутылки горшки, притулившиеся в углу лестничной клетки на ржавой этажерке. – Слушай, это что, твой цветник?