Оказалось, попечитель Катакази приказал исключить из университета двух студентов, участвовавших в столкновении с полицией.
Экстренное собрание тайного общества. На этот раз на квартире Бекмана.
— Немедленно организовать общий протест против произвола полиции! — говорит вожак. — Необходимо пресечь вмешательство в жизнь студентов. Добиться восстановления исключенных!
Требования составлены. Они были утверждены на студенческой сходке. Делегации в составе Бекмана, Португалова, Левченко и Хлопова поручено передать их Катакази.
Попечитель отклонил требования, не потрудившись повернуть головы к делегатам.
Взрывом возмущения встретила молодежь выходку бездушного чиновника. У дверей университетского правления вытянулась вереница юношей. У каждого в руке лист бумаги. 138 человек подали прошения об увольнении из университета. Вскоре к ним присоединилось еще 60.
— Под конвоем отправить смутьянов к родителям! — приказал было губернатор. Но тут же осекся. Не дай бог, все это получит огласку в России, а особенно за границей. Ведь там у этих мальчишек сильный защитник — господин Искандер. А его и в Петербурге побаиваются.
Началась обработка поодиночке. Кое-кого угрозами удалось заставить взять прошения обратно. Через несколько дней за стол уселась особая комиссия. Приговоры штамповались без задержки.
Исключить… исключить… исключить…
Сергей Рымаренко получил «высочайший выговор». Ему пришлось выслушать строгое внушение от университетского начальства. Оставаться в Харькове невозможно. Немедленно в какой-нибудь другой город. Сначала захотелось в Москву, но оттуда сообщили, что в университет его не примут. Многие уехали в Киев. Сергей крепко обнимал товарищей на прощанье, давая слово не сходить с избранного пути. Друзья поклялись поддерживать переписку. Сергея теперь привлекал Петербург. Там, в главном центре политической жизни и передовой мысли, он рассчитывал найти применение своим силам. Как не мечтать о Петербурге, если знаешь, что там живет поэт Некрасов, пишут свои удивительные статьи Чернышевский и новый кумир студентов Добролюбов? Там кипит жизнь, туда стекается смелая, энергичная молодежь.
На счастье, представился удобный случай. Сергею предложили сопровождать в столицу сына Харьковского откупщика Щербакова. Сергей горел жаждой деятельности. Буря, разразившаяся над студентами в Харькове, не испугала и не охладила его. Всю дорогу он горячо объяснял своему спутнику, как много еще предстоит сделать молодежи, как близок в России переворот, который покончит, наконец, с крепостным правом. Казалось, спутник вполне разделяет его взгляды. То был роковой промах. Спустя пару дней купеческий сынок направился прямо в Третье отделение. Он-то и положил начало жандармскому «делу» о студенте Сергее Рымаренко.
Сергею не до жандармов. В тот день, радостный и счастливый, он медленно шел по Невскому. Постоял на Аничковом мосту, любуясь конями Клодта. Пробираясь через толпу, прошел мимо Гостиного двора. На пути к Дворцовой площади он испытал всю тяжесть столичной духоты, жары и пыли. Лишь выйдя на набережную Невы, Сергей поддался вновь очарованию Северной Венеции. От красавицы реки веяло свежестью. Летний сад с его тенистыми аллеями, статуями и журчанием фонтанов напоминал грезы детства. Чудо-город! Куда ни глянь — дворцы, проспекты, каналы, памятники. У конной статуи Петра он читал про себя стихи Пушкина.
Впрочем, не одни красоты привлекли его внимание. После тихого Харькова Сергей был поражен кипучей жизнью огромного города. На окраинах дымили трубы, стучали машины. Со всей страны в столицу в поисках заработка стекались оброчные крепостные и государственные крестьяне. Ютились в темных и зловонных углах. Никто не имел представления о водопроводе. Беднота пила из каналов, загрязненных нечистотами. Каждое лето по городу проходила косой свирепая холера. Квартирная плата поглощала львиную долю грошового заработка рабочего, обрекая его семью на голодное существование. И вдобавок приходилось еще платить оброк помещику.
Да, это был город резких контрастов! Роскошь и нищета, барство и подневольное существование уживались в тесном соседстве. Лицо и изнанка крепостного права были одинаково ужасны. История уже подписала смертный приговор чудовищу, а оно, не подозревая этого, все еще продолжало пожирать людей.
Долго тянулось дело о приеме Сергея в Медико-хирургическую академию.
Наконец он был принят.
Все новым показалось Сергею в столичной академии. Профессора с громкими именами, иные порядки в аудиториях. Завязывались новые знакомства.
Жизнь его ничем не отличалась от существования сотен студентов-бедняков, собравшихся сюда из разных концов России. Убогая комнатка за пять рублей в год, лекции, анатомическая практика, вечная погоня за уроками в частных домах.
Среда, в которую он окунулся, юная, дерзающая, напоминала Харьков. Те же сходки, столкновения с полицией, та же тяга к объединению для защиты своих прав. Еще сильней, чем на родине, чувствовался здесь жадный интерес к общественным вопросам и политике. По рукам без конца ходили запрещенные сочинения. Люди по ночам переписывали огненные памфлеты «Колокола». От души ликовала молодежь при появлении каждой новой статьи Добролюбова, со смехом декламировала сатирические стихи Якова Хама из неугомонного «Свистка». До дыр зачитывались номера «Современника».
Как недоставало ему друзей из Харькова! Вот где бы можно развернуться! И он писал в Киев Бекману, Португалову, Завадскому. Рассказывал о студенческих делах. Делился планами. Друзья сообщали, что в Киеве дела обстоят не хуже и они не бездействуют.
Как-то на улице один из товарищей Сергея показал на скромно одетого человека в очках.
— Это Чернышевский!
Вот он, человек, с которым Сергею нужно во что бы то ни стало поговорить. Что, если пойти прямо в редакцию «Современника»?
…Литейный проспект. К простому двухэтажному дому он подходил с замиранием сердца. На втором этаже остановился перед дверью с медной дощечкой: «Н. А. Некрасов». Рука потянулась к шнуру звонка. Уйти?.. Но колокольчик уже звякнул, и дверь распахнулась. Сергей «невольно вздрогнул. Огромная медведица, стоя на задних лапах, скалила зубы. Возле нее — два медвежонка. Швейцар посторонился, и Сергей увидел в лапах чучела серебряный поднос для визитных карточек. Позднее он узнал, что это лесное семейство — охотничий трофей Некрасова. Страстному охотнику он достался дорогой ценой.
Швейцар указал дверь в редакцию «Современника». В первой комнате никого. Сергей нерешительно шел мимо рабочих столов, заваленных рукописями и корректурами. В следующей комнате царил строгий порядок. Длинный стол, покрытый зеленым сукном. Здесь происходили заседания редакции, куда приглашались и писатели, сотрудничавшие в журнале. За тем же столом происходило «кормление диких зверей» — так называл Некрасов изысканные обеды, которыми он угощал цензоров. Иногда это помогало. «Звери» становились более снисходительными.
Но пока Сергей еще не знал всего этого. В конце комнаты у конторки стоял человек с пером в руке. Оторвавшись от работы, он взглянул на Сергея. Да ведь это Чернышевский!
— Что вам угодно, сударь?
— Можно ли видеть господина Некрасова?
— Вам придется подождать. Его нет сейчас. А какое у вас дело к нему?
— Я… пожалуй… лучше я зайду в другой раз…
— Как вам угодно.
Опомнился он уже на улице. Зачем было идти? Разве у него есть достаточно серьезное дело, чтобы отнимать время у занятых людей? Нет, должно быть, он поспешил. Нужно прежде сделать что-то полезное.
В столице росло революционное настроение. Отовсюду доносились тревожные слухи о событиях в деревне. В 1859 году в газетах появились короткие сообщения о протестах крестьян против винных откупов. Студенты записывались на очередь за статьей
Добролюбова в «Современнике». Там он писал, что единодушное движение против откупов охватило 38 губерний. Цифра внушительная! Деревня разгибает спину. Многие видят в этом начало больших событий. В стенах университета, Медико-хирургической академии, педагогического института студенты все чаще собираются в тесный кружок. В середине оратор. То там, то здесь слышится заветное слово — революция. Пока что его произносят с оглядкой, но погодите…