— Я знаю, вам это кажется странным. Но видите ли… — Колин неопределенно махнул рукой. — В общем, Анна хотела, чтобы я бросил эстраду.
— Не может быть! — недоверчиво воскликнула я.
— Она считала, что популярные песни, которые я исполняю, звучат вульгарно. — Он пожал плечами. — Анна была не от мира сего, с утонченным чувством прекрасного. Она признавала только классическую музыку.
«Может, она и была такой утонченной, — подумала я, — только явно с бельмом на глазу. Во-первых, вульгарность — последний эпитет, который можно употребить по отношению к тому, что Колин делает на сцене. Мир стал бы беднее без него. А во-вторых, он и сам многое потерял бы, если бы его лишили любимого занятия».
— Это, конечно, не мое дело… но… — Я собиралась сказать: теперь ваше обещание никому не нужно, но поняла, что не смогу.
— Разумеется. Анна умерла, — спокойно закончил за меня Колин. — Только не все так просто. У нас было джентльменское соглашение: я продолжаю исполнять популярные песни, а Анна держит детей подальше от сцены, по крайней мере пока они маленькие.
«Джентльменское соглашение!» — сердито подумала я и тут же в моих ушах зазвенел детский голосок: «Папочка не поет за деньги, это дурно!» Анна добилась только одного: посеяла в душах детей семена презрения к отцу.
— Анна всегда надеялась, — продолжил тем временем Колин, — что я вернусь к преподаванию. Наверное, она могла бы прожить дольше, если бы я так и сделал.
— Нет! — пылко прервала я его. — Нельзя отказываться от того, что у вас так хорошо получается!
— Но по поводу моего преподавания тоже не было никаких жалоб, когда я работал в Криллу, — сказал Колин, лукаво глядя на меня. — И они думали, что это будет неплохим компромиссом, если я стану учителем музыки.
— Они?
— Анна и Адам. Я не могу представить себе жизни без музыки и постоянно испытываю в ней потребность. Во всяком случае, я всегда это чувствовал. Адам же думал, что я гонюсь за большими деньгами, а Анна… Ладно, теперь это не имеет значения.
— Да. Вы заплатили свой долг Анне. Подумайте о детях. Разве они не имеют права на то, чем наслаждается весь мир? — Я почувствовала, как запылали мои щеки. — У вас удивительный голос!
Молчание было мне ответом, и в первый раз я увидела Колина ошеломленным и растроганным.
— Вы не понимаете, что значит для меня услышать это от вас, Дебра, — тихо произнес он.
Ну вот, я опять невольно выдала свои чувства, поэтому сразу решила пойти на попятную.
— Все, кто слышал ваше пение, так считают, — отрезала я, но, увидев на его лице разочарование, не выдержала и добавила: — Нет, серьезно, я привыкла думать как Адам и только недавно обнаружила, как много в жизни упустила.
Опять в нашем разговоре наступила пауза. Синие глаза стали строгими и очень внимательными.
— Мы все еще говорим о музыке?
— Разумеется, — быстро ответила я, окончательно смешавшись.
— Жаль.
Прозвенел звонок, возвещавший об окончании приемных часов, и я поспешно вскочила.
— О, кстати, я вам кое-что принесла. Закройте глаза и протяните руку. Нет, оба закройте, — приказала я, когда он лукаво посмотрел на меня одним глазом.
Через секунду я положила ему на ладонь куклу в килте. Он долго благодарил меня и за нее, и за фрукты.
— Я еще к вам зайду, — небрежно бросила я.
— Знаете что? Буду держать вот так! — Он поднял обе руки вверх и решительно скрестил пальцы.
— Джон Маккензи, ты все такой же!
— А ты другая. Вот почему мы любим друг друга.
— А кто сказал, что мы любим друг друга?
— Во-первых — я, и ты — во-вторых.
Этот диалог конечно же предназначался для ушей его соседей по палате. Колин даже решил подкрепить слова действием — собрался поцеловать меня, но я почему-то оробела и не позволила ему. Мы пожали друг другу руки, и я поспешно вышла вслед за остальными посетителями.
Через два дня меня позвали к телефону.
— Мисс Белл? — раздался в трубке женский голос с отчетливым шотландским акцентом. — Я мать Колина. Он приезжает сегодня днем из госпиталя и просил меня сообщить вам об этом. Он сказал, что вы согласились заглянуть к нам в гости. Когда вам удобнее — в субботу или в воскресенье?
Чувство радости переполнило меня. Криллу, казавшийся мне после субботней глупости сказочным миражем, обрел форму и занял свое законное место на земле. Суббота, конечно, настанет скорее, но надо учесть и то, что Колин приезжает из госпиталя только сегодня, во вторник, ему нужно отдохнуть.
— Я тоже думаю, что лучше в воскресенье, — согласилась со мной миссис Камерон. — Посоветовав ехать поездом, а не автобусом, она пообещала, что кто-нибудь встретит меня на станции в 12.30. — Подоспеете как раз к обеду!
— О, пожалуйста, никаких обедов! Я не хочу доставлять вам лишние хлопоты.
— Глупости, дорогая! Что такое одно лишнее место за столом? Только ничего не перехватывайте по дороге.
Криллу, когда поезд прибыл туда в воскресенье утром, уже не имел никакого налета уныния. Он был прекрасен, и близкие склоны гор, залитые солнечным светом, теперь весело зеленели и желтели. На лугах паслись коричнево-белые стада, в лощинах прятались домики под красными черепичными крышами. На маленькой станции я оказалась единственным пассажиром, так что не удивительно, что меня сразу же узнали, как только я сделала первые шаги по платформе.
Радостный вопль: «Дебора!» — и маленькая фигурка в синем блейзере бросилась в мою сторону. Круглая голова ткнулась мне в живот, руки обхватили за талию.
— Боже мой, Йен, ты такой нарядный! — воскликнула я и тут увидела подходившего к нам пожилого статного мужчину. Таким же, наверное, будет Колин лет через тридцать.
— Мисс Белл… — Он протянул руку. — Позвольте вас поздравить. Мой внук впервые в жизни без напоминаний причесался сам — и все ради вашего приезда.
— Это мой дедушка, — поспешно вставил Йен. — Он вел машину. А папа около станции. Он не смог прийти, потому что он в шлепанцах!
Мистер Камерон смущенно кашлянул и проводил меня к припаркованному у станции синему автомобилю. Из окна мне помахал Колин. Рут, как всегда ревностно охранявшая отца, сделала то же.
— Ну, Дебра, — большая ладонь сжала мои пальцы, — добро пожаловать в Криллу. Мы даже заставили выглянуть солнце ради вас.
— И надели шлепанцы! — засмеялась я. Необходимо было сказать что-то легкое, чтобы справиться с натиском эмоций, которые меня охватили.
— Ну, это лучшее, что я смог найти.
— Я тоже хочу, чтобы туфли на меня не налезали, — заявила вдруг Рут. — Тогда я не смогу ходить в школу.
— И я хочу, чтобы туфли на меня не налезали, — подхватил Йен. — Тогда я не смогу ходить в церковь.
— Что за разговоры! — Дед так строго посмотрел на внуков, что у них даже щеки порозовели.
Колин ласково обнял близнецов, продемонстрировав мне, чья точка зрения ему ближе.
— Не знаю, что вы скажете об этом мавзолее, — заметил он, когда машина подъехала к высокому дому, построенному на холме.
— Она, скорее всего, вежливо промолчит, — хмыкнул его отец, и машина миновала слегка покосившиеся ворота.
«Слайгчен» оказался красивым местечком, но довольно запущенным. Нужно смести золотую листву каштанов с покатых лужаек, удалить увядшие георгины с больших полукруглых клумб, поправить ворота и перекрасить дом… Ну вот, опять эта дурная привычка расписывать по пунктам все то, что я могла бы сделать с чужой собственностью, дав волю воображению! И все же кто выбрал этот ярко-зеленый цвет? Со своей розовой черепицей дом напрашивался на черно-белые тона.
— По-моему, вы не выглядите разочарованной, — осторожно сказал Колин. — Мне бы очень не хотелось ошибиться…
И я тотчас вспомнила мамины слова о том, что Колину нужна экономка. Он хотел, чтобы мне понравился дом, и дом мне понравился. Вернее, не совсем так. Я любила дома современные, с центральным отоплением и оборудованием по последнему слову техники. Я знала о них все, от «А» до «Я». Этот же, по моим предположениям, относился к Викторианской эпохе, когда ручной труд считался полезным, а семьи были большими. Возможно, именно последнее тронуло меня больше всего. У мужчины, который его купил, были жена, сын и дочь. Он, вероятно, хотел и других детей, которые заполнили бы своим смехом просторные комнаты и весело возились на огромных лужайках…