12 ноября 2017 года.
Я немного замедлился из-за прошлых дней, но в этот день я был готов действовать: найти Еву и сказать ей, что я верю.
Хочу заметить, что это была первая за долгое время ночь, где я не пялился на блистательную луну, попутно заправляя себя цветным дымом. Обычно то я любил направлять дым ровно на луну, окрашивая ее то в красный, то в зеленый, а в эту ночь я просто смотрел на свой потолок. – Вот честно не знал, что у него есть оттенки салатового. – И может к утру мне и стало легче со всеми этими побочками космы – я теперь начал страдать жуткой бессонницей: не мог перестать думать о Лейле, о том, не слишком ли поздно я приду к Еве и кто вообще такая Ева.
В общем, к утру я был убитый, но я ведь не полный идиот: я всегда знал, что такие ночи будут происходить, поэтому на третьей полке холодильника, в самом дальнем уголке, меня ждала банка полулитрового энергетика. – Всяко лучше кофе и бодрит не хуже.
Снова пробравшись на платформу, что висела ниже моста, я ничего не обнаружил: она была пуста. Зато внизу были разбросаны некоторые вещи, которые упали на бетонное основание, а не в воду, как все остальное. Как она могла выкинуть такой идеальный красный пуфик? Если он был ей не нужен, то хотя бы оставила, а я бы забрал себе, но нет, надо же всем доказать, какая ты не привязанная к чему-либо.
Проходя квартал за кварталом, я рассуждал о том, где она может быть. Моя логика была такова: “Где может гулять четырнадцатилетняя девочка?” – но следом шла мысль, которая рушила все – “Но раз она жила во многих телах… то ей должно быть за сотню, а то и больше”. И считайте глупым или умным решением, но я решил сходить в дом престарелых, – удивительно, но и такое в нашем городе есть, – я думал: раз уж она такая старая, то у нее должны быть старые друзья.
Но следом я узнал, что человеку нужно быть за пятьдесят, чтобы попасть сюда, а таких в городе настолько мало в живых, что мэр города посчитал весь дом престарелых “плохой затеей”, – мэр может такое говорить? Как-то не по-деловому звучит. В итоге получилось так, что здание стоит пару лет без дела.
Знал я парня, Готье Дюрана, у которого в семье еще была жива бабушка – хорошая женщина, но вырастила жуткого сноба, а если не вырастила, то как минимум позволила этому произойти. Любил он потрепать языком о благополучных семьях, называл свою идеальной, а чужих отсталыми. Прямо на переменах подходил и спрашивал: “Старые есть в семье?” – на что ему в ответ говорили – “Отвали, Готье” – а такие как он просто не отстанут. На своих днях рождениях, когда он собирал огромную толпу на своем заднем дворе, Готье любил усадить за стол свою бабушку и представлять ее как экспонат в цирке уродов. И я приходил на его дни рождения, но не потому что он мне нравился, а потому что я никогда не знал свою бабушку: она, как и мать, умерла сразу же после родов. Я только отца и знаю, наверное, я для него тоже единственный. Надеюсь, я нравился бабушке Готье, потому что сейчас ничего не получится изменить: она умерла год назад, и Готье перестал так много болтать, закрылся в себе и засел в углу класса. Старики мне всегда нравились из-за их жизнерадости. Их будто не затронуло все то, что происходит сейчас. Я спрашивал ее:
– Скажите, почему народ убивается?
– Сплоченность была у нас – у вас же что-то другое. – Я не знаю, что же в нашем поколении, но с ней я согласен: в этом городе никто не держится за других.
Идя дальше, на самых разных улицах я встречал совершенно одинаковых людей, злых и одиноких, которые так и норовят отвернуться от тебя при первом столкновении взглядов. Я тоже неприветливый, но яро не отбиваюсь от людей, а у нас даже в очередях стоят так, словно удерживают аванпост.
Я подумал, что может быть она в месте, где почти нет людей. И ринулся на кладбище. Оно у нас одно, но большое что конца и края не видно.
Кладбище у нас открытое, ничем не перекрыто, например забором. Достаточно выйти из города, пройти пшеничное поле и перед глазами сразу высветится серая земля с торчащими из нее стелами. Даже облака в этом месте сгущались, не давали лучам солнца освещать могилы людей.
К слову о Готье, в тот день я его и видел. Он сидел возле большого черного монолита, на котором был изображен портрет его бабушки. Добрая такая, улыбалась настолько искренне, что хоть слезу пускай от такой потери. Готье сидел за маленьким столиком и курил, попутно отмахивая дым рукой, подальше от монолита. Он заметил меня и позвал к себе.
Вблизи я заметил краску на монолите, в разных местах. Готье заметил мой интерес и сказал: