– А если скажу, что в тебе? – спросил он.
– Научился бы сначала врать, детектив! – Кевин усмехнулся и без напоминаний обновил ему заказ. – Было бы дело во мне, ты бы отшил меня сразу. В тот первый день, когда я случайно дотронулся до тебя. А ты так не сделал. – Кевин накрыл своей ладонью чужую и чуть сжал. – Я буду здесь в воскресенье часов до одиннадцати. Будет неплохо, если ты подвезёшь меня и угостишь пивом. А с меня билеты.
И вот снова. Этот взгляд. Холодный и одновременно снисходительный, как будто Кевин знает что-то такое, чего не знает он сам. Что-то мелькнуло в чужом, тёмном взгляде. Кевин убрал руку и поспешил на оклик к другому посетителю. Что это было? Испуг, восторг, желание? Джон задумался и не скоро понял, что сидит и всё ещё пялится вслед отошедшему бармену. Он опустил взгляд на столешницу и нахмурился.
Может, наоборот, он с ума сходит с этим делом? В каждом видит что-то подозрительное, а Кевин – обычный парень и просто хочет с ним познакомиться поближе?
Джон замотал головой: и своим мыслям, и вообще всяческому мыслительному процессу; допил виски, бросил на стойку двадцатку и ушёл.
Шагая по родным улицам домой, Джон то и дело вспоминал глаза Кевина, его странный взгляд, который он ловил на себе неоднократно. Потом разгорячённый алкоголем мозг переключался с подозрений на фантазии. Взять бы этого Кевина, прижать к стене и поцеловать. Да так, чтобы вся эта непонятная ересь из взгляда пропала. Но он высокий, может и сам прижать. Джон словно почувствовал на теле чужие горячие ладони. Губы, тонкие, сложенные в нахальной ухмылке, почти никогда не сходившей с лица Кевина. А за ними язык, такой же настойчивый и требовательный, как и его владелец – в этом Джон не сомневался, а фантазии лишь подогревали его уверенность.
Завалившись домой, он в одежде, как был, упал на кровать и постарался сразу же уснуть.
«Воскресенье, «Гиганты», Кевин, развлечься, – в его мозгу кружил хоровод из одних и тех же слов. – Почему бы и нет?»
…то, что любит Томас
Найти его детектива не составило труда. Он ведь не скрывался, как это делал сам Том, и не убивал людей. Хотя… Том как-то раздобыл карту медицинских обследований детектива с летним именем Джон Саммерс3 и внимательно изучил. В том числе три направления к штатному полицейскому психологу. Не может быть, чтобы этот человек ни разу никого не убил. Интересно, что он чувствовал при этом? Захлёстывала ли его та же ярость, что терзала Тома? Получал ли он наслаждение? Такое же, какое получал Том, глядя, как эти жалкие людишки просили пощады, а после, понимая, что уже ничего изменить нельзя – нельзя получить отсрочку, прощение, нельзя заработать себе свою жизнь обратно, – начинали плакать и скулить, всё ещё ноя о чём-то таком, о чём Том имел весьма смутное представление: жалость, семья, любимые.
Любовь… Том любил убивать. Это то, что сидело в нём, жужжа нестерпимым зудом где-то под черепом, оглушало невыносимым гулом голосов в ушах: человеческих, злобных, крикливых голосов, которые он давно бросил пытаться понять или – вот ещё! – узнать.
Шум нарастал изо дня в день, в один прекрасный момент становясь нестерпимым, дёргающим, долбящим мозг болью, словно открытый нерв рассыпавшегося от времени зуба. И Том наслаждался этой болью. Затягивал это состояние так долго, сколько мог выдержать, оставаясь в своём уме. Он получал ни с чем несравнимое удовольствие, осознавая, как легко он может избавиться от этой боли: один человек, одна жертва – и всё! После убийства наступала тишина. Том боготворил её. Он знал, что это и есть счастье, а ещё он знал, как его добиться. Следует просто немного подождать. И Том любил ждать…
А ещё Том любил наблюдать и чаще всего он наблюдал за теми, кто его окружал – за людьми.
Они были жалкими подобиями настоящего человека, как Том, например. Они тратили свои жизни на глупости: жрали, срали и работали. Нет! Не просто "работали", а работали, работали и ещё раз работали. Как будто это так важно. Как будто им на том свете зачтётся, сколько часов они провели у экранов мониторов с застывшими в рабочем экстазе лицами. Как будто на Страшном Суде с них спросят, достаточно ли штанов они протёрли на офисном стуле и достаточно ли глубоко целовали непогрешимое начальство в зад…
С той же радостью, с которой люди тратили время на работу, они тратили время, пожалуй, только на себя и себе подобных – тех, кого называли "любимыми". Семья, отношения, секс.