Однажды я нашла листик с каракулями Лео. Не знаю, почему он написал это, но у меня подкосились ноги. Я перечитывала его слова вновь и вновь:
Наверное, он написал это довольно давно, потому что сейчас Лео делает намного меньше ошибок, но я не могла понять, откуда он все это знает. Да, Лео всегда знал, что Кейт не «настоящий» его отец, хотя и сам решил называть его папой. Я не догадывалась, что Лео задумывается о том, кто его «настоящий» папа. И откуда он знает, что этот папа не умер? Почему он решил, что я люблю этого «другого» папу?
Я не знала, что мне с этим делать. Лео никогда не задавал вопросов о своем отце, никогда не проявлял к этой теме никакого интереса. Но он явно думал об этом.
Я не хотела, чтобы так получилось. Я не планировала того, что мой сын будет расти, не зная отца. Когда я забеременела, планировалось, что у Лео будут мама и папа, которые будут любить его. Планировалось, что я не буду его мамой. Я должна была стать его тетей, крестной, биологической матерью, человеком, который помог ему появиться на свет. И Лео должен был знать своего отца.
А затем, когда я все-таки стала его матерью, Лео остался без отца. Он мог только размышлять об этом «другом папе», но ничего не говорил. Может, Лео считал, что от этого я расплачусь. Или не был уверен в том, что я ему скажу. Если бы он спросил меня, не знаю, что бы я ответила. Я никому об этом не рассказывала. Моя семья подозревала, но никто не спросил напрямую, вот я и не рассказала. Кроме того, не могла же я рассказать Лео о его папе и закончить эту историю словами: «Можешь повидаться с ним, если хочешь».
Я не знала, что делать, и поступила так, как поступала всегда, когда не знала, какой выбор будет правильным. Я положила листик туда, откуда его взяла, и постаралась выбросить мысли об этом из головы, отправившись готовить ужин.
Я стою на пороге комнаты Лео, думая о том, нет ли тут других таких записок.
Его самолет приземлился час назад.
Ну ладно, не час, но мне так казалось. Каждая минута тянулась, словно вечность, а Мэл проходил таможню, получал штамп в паспорте, ждал свой багаж (сколько сумок он взял с собой? Он ведь мальчишка, он всегда путешествовал налегке).
Я не видела Мэла восемь месяцев, три недели и четыре дня. Это должно было укротить мою нетерпеливость. Но это же Мэл. Мэл. Мой самый любимый человечек в мире. Человек, которого я знала дольше всех в жизни.
Я едва удержалась от того, чтобы перелезть через турникет, подбежать к двери, ведущей в зал прибытия, перекувыркнуться под ногами у (вооруженных, кстати) охранников и выкрикнуть его имя. Мне в голову навязчиво лезли мысли о том, что он пропустил свой самолет. Мэл звонил мне пару дней назад и еще раз уточнил, смогу ли я встретить его в аэропорту. Его приезд должен был стать сюрпризом для нашей семьи: остальные не думали, что он приедет раньше, чем через пять месяцев, так что я должна была его встретить, а потом мы поехали бы к его маме. Мэл, конечно, молодец, но его нельзя назвать самым пунктуальным человеком в мире, особенно если дело касается женщин. Я бы не удивилась, если бы он отправился попить пивка накануне отлета, разговорился бы с какой-нибудь красоткой-антиподкой и решил, что ему суждено жить в Австралии, поэтому и улетать-то никуда не стоит.
А через неделю он перезвонил бы мне и сказал, что передумал и все-таки возвращается домой. В этом-то и была проблема с нашим Мэлом: он влюблялся, как только чувствовал влечение к женщине, потом затрачивал множество усилий на то, чтобы отношения сложились — обычно оно того не стоило, — и в итоге отказывался от своей «любви» и расставался с женщиной, в которую якобы был так влюблен.
В последний раз я видела Мэла в этом самом аэропорту. Вернее, не то чтобы видела… Я и разглядеть-то его толком не могла, так сильно я плакала. Не думаю, что даже его мама так рыдала. Тетя Мер, Виктория, Корди, мама и папа тактично отошли в сторонку, чтобы дать нам попрощаться.
Тогда Мэл опустил свой рюкзак и подхватил меня на руки.
— Пожалуйста, не плачь, — шепнул он мне на ушко. — А то я тоже расплачусь.
Я кивнула, но слезы все текли и текли по лицу, несмотря на все мои попытки сдержаться. Я судорожно всхлипнула.
Мне не нравилась его идея о том, что нужно отправиться в долгое путешествие и повидать мир. Да кем он себя возомнил? Христофором Колумбом? Капитаном Куком? Капитаном Кирком? Что такого можно «повидать» в Австралии, чего не найдешь в Лондоне? Что такого интересного «по ту сторону океана»? Красивые пляжи, солнечная погода, потрясающие пейзажи, шанс переосмыслить свою жизнь и насладиться ею в полной мере — да, Австралия хороша для этого, но все же…
Створки двери разъехались, и я почувствовала, как внутри нарастает волнение. Впрочем, наверное, сейчас это же ощущали и другие встречающие. Всем хотелось увидеть то самое лицо, того самого человека. Словно в хореографической постановке, группа встречающих повернулась ко входу. Вначале мы увидели тележку, груженную чемоданами. Толкал ее высокий седой человек лет пятидесяти. Над толпой пронесся вздох разочарования.
Самое мерзкое в отъезде Мэла было то, что изначально мы планировали это путешествие вместе. Я никогда особо не хотела слетать в Австралию, но Мэл убедил меня, что нужно набраться опыта, прежде чем приниматься за написание диссертации.
— Тебе придется заботиться о маме, — сказал Мэл, вытирая мои слезы.
Вот почему я не могла поехать. Я скопила достаточно денег, но мы не могли уехать одновременно. Тогда тетя Мер осталась бы без присмотра, и у нас обоих было бы тяжело на сердце. Это Мэл мечтал повидать мир, это ему всегда приходилось заботиться о маме, это у него никогда не было возможности в полной мере насладиться свободой и приключениями. Я же пожила вдали от дома, когда училась в Оксфорде.
Я могла бы стать попутчиком Мэла, съездить с ним за компанию, но это не доставило бы мне такого удовольствия, как ему. Мэлу предстояло познать свободу, независимость. Узнать, что значит быть молодым.
Я понимала, что мысль о матери беспокоила его еще тогда, когда мы только начали планировать эту поездку, и поэтому сказала, что хочу поступить в аспирантуру еще в этом году, а раз мне предстояло учиться в Лондоне, то я смогу присмотреть за тетей Мер.
Конечно, основной груз забот ляжет на плечи моих родителей, как и всегда, но я буду им помогать. И сообщать Мэлу о том, что происходит.
— Обещаешь? — спросил он меня тогда.
Я сглотнула, стараясь справиться с комком в горле.
— Обещаю.
— Спасибо, — выдохнул Мэл, гладя меня по щеке.
Он прижался губами к моему лбу, а затем обнял меня. От него пахло так, как я представляла себе любовь. Истинную любовь. От него пахло ничем и всем одновременно. Когда я вдыхала его запах, на моих устах расцветала улыбка. Мэл напоминал мне обо всем хорошем, что было в моей жизни. Когда Мэл отстранился, я увидела, как блестят его глаза, и постаралась запомнить его таким.
Высокий, плотный, мускулистый. Он коротко подстриг волосы, и эта прическа немного старила его. Большие руки с четкими жилками вен и длинными пальцами. Овальное лицо с длинным носом. Огромные прекрасные глаза. Мэл не побрился, несмотря на уговоры матери, и теперь щетина покрывала его щеки и подбородок.
Прикосновение его руки напомнило мне, что значит чувство безопасности. Чувство, что, что бы ни случилось, всегда есть кто-то, на кого можно положиться. Всегда. Я прижала голову к его груди, слушая биение его сердца — знакомое до боли. Я слышала этот мерный ритм чаще, чем стук собственного сердца. Мне нужно хранить память об этом моменте все то время, пока Мэла не будет рядом. Он целый год пробудет в Австралии, а потом еще три месяца будет путешествовать по миру.
— Мне пора, — сказал он.
Ох, его голос… Нужно запомнить его голос. Я чуть не позабыла об этом.
Я обняла его покрепче.
— Черт побери, Нова, ты что, пытаешься сломать мне ребра? — охнул Мэл.
— Да, если это заставит тебя остаться.