Все эти психиатры, психологи, психотерапевты… Все они поднимали много шума из ничего.
— Они не выпустят тебя отсюда, пока ты с кем-нибудь не поговоришь.
— Они не могут держать меня здесь против моей воли.
Мой охрипший голос казался слабым. Внутри я сгорала от ярости, но не могла выразить этого. Я была связана. А мой голос не отражал моего возмущения.
— Я подписал согласие на лечение, — объяснил Мэл. — Помнишь, ты говорила, что именно так я должен поступить, если это повторится. Так я и сделал. И я хочу, чтобы ты прошла курс лечения, который они предлагают. Я знаю, что ты тоже этого бы захотела, если бы сейчас могла ясно мыслить.
Понятно одно. Я здесь застряла. В ловушке.
— Кому ты сказал?
Мне нужно было найти другой способ выбраться отсюда. Но Мэл не должен об этом знать. Пока что нужно ему подыгрывать.
— Только твоей семье, — как ни в чем не бывало ответил он.
Только моей семье. ТОЛЬКО моей семье.
— Ох, пристрели меня!
Сюда придет мама. Она будет убирать здесь, плакать, молиться, спрашивать, что она сделала, чтобы заслужить такое. Папа подумает, что я разбазариваю его время. Что я просто своенравная девчонка, которую недостаточно лупили в детстве. Мэри будет сидеть тут и пялиться на меня, жалея, что я не завершила начатое, и теперь ей приходится отвлекаться от своих увлекательнейших занятий, чтобы навестить меня. Как будто я ее просила навещать меня. Питер… Питер придет ко мне через пару недель, когда меня уже выпишут, и будет ошарашен тем, что мир не замер на месте, что все уже закончилось, что я так и не дождалась его визита.
— Они очень испугались за тебя. Я сказал, что они смогут приехать через пару дней, когда тебе станет лучше.
Что ж, уже легче.
— Я звоню им каждый день и сообщаю, как ты.
— Ты сказал Нове?
— Нет. Я не говорил никому, кроме твоей семьи. И не скажу.
— Хорошо. — Я немного расслабилась. — Спасибо.
Странно благодарить кого-то за то, что он не распускает обо мне сплетен.
— А как же я, Стеф? — прошептал Мэл.
Его голос… Такой же хриплый и слабый, как и у меня.
Я повернула голову и посмотрела на него.
Мэл как будто съежился, мука и тоска были написаны на его лице.
— Я знаю, ты хотела уйти. Но как же я? Что бы я делал без тебя? — Он сдавил большим и указательным пальцем переносицу, вытирая глаза. — Как бы я жил без тебя?
Я смотрела в потолок, а его слова проникали вглубь моей души. Серость начала отступать. Да, я поступила с ним несправедливо. Но дело же было не в нем. Дело было только во мне. Как и все остальные, Мэл не понимал этого. Не видел этого. Этого не поймешь, пока не очутишься здесь. Там, где я сейчас. Этого не поймешь, пока серость не завладеет тобой и ты не будешь готов на все, чтобы остановить ее. И иногда единственной возможностью остановить серость, прекратить медленное, мучительное удушье, становится уход. Просто уйти. Распахнуть дверь с надписью «выход», зная, что пути назад уже не будет. Что это конец.
— Мне нужно поспать, — прошептала я, закрывая глаза.
Я слышала, как Мэл встал, поставил стакан на столик у стены, подошел к мне.
Он поцеловал меня в лоб.
— Я люблю тебя, — прошептал Мэл.
Когда он ушел, я открыла глаза и посмотрела на дверь, думая, как бы мне выбраться отсюда.
Но Мэл все еще смотрел на меня. Стоял в дверном проеме, высокий, сильный. Стоял и смотрел на меня.
Он улыбнулся, прикусив губы, развернулся и ушел.
Глава 15
В течение двух недель я готовила ему ужин каждый вечер.
Я изменила свое расписание, работала только днем, чтобы вечером готовить ужин. Мы ели блюда ганской кухни: тушеную говядину с арахисом, рис с фасолью, фуфу, гари, жареные бобы, ганский плов. Такие блюда мы ели в детстве. Так кормила нас мама — в хорошие и плохие времена.
Я готовила ему, потому что любила стряпать. Я готовила ему, потому что видела, как Мэл расслабляется от аромата и вкуса этих блюд.
Я видела, как моя стряпня развеивает туман страха, окружавший его, когда Мэл приходил ко мне, повидавшись со Стефани. Он не говорил мне, что с ней, я не спрашивала. Мы ели, говорили и засыпали на диване. На шестнадцатый день он не пришел, и я поняла, что Стефани дома. Я поняла, что с ней все в порядке.
Глава 16
— Я хочу ребенка, — сказала я.
Это чувство росло во мне уже давно. Оно-то и спровоцировало мой срыв, и я понимала, что могу предотвратить очередной. Если говорить об этом, то будет не так страшно. Мэл мог делать то же, что и всегда. Он мог противостоять этому вместе со мной. Конечно, не то чтобы мог, не полностью, но знание того, что он слушает меня и все понимает, позволяло мне почувствовать себя не такой одинокой.
— Я подберу тебе ребеночка в супермаркете на следующей неделе. Или ты хочешь, чтобы я отправился в отдел деликатесов? Там дети органического происхождения, да еще сдобрены биодобавками.
Я рассмеялась, а потом стукнула его кулачком, чтобы он прислушался ко мне.
— Я серьезно. Я хочу ребенка.
Шаги Мэла замедлились, он остановился. Мэл молчал, глядя на аллею, потрясающее буйство зелени, привычное для сельской местности в Уэльсе.
— Ты давно думала об этом? — спросил он.
— Полгода, может, год.
По его глазам я видела, как промелькнула в его сознании мысль: «Что?»
Утрата и разрыв. Вот что провоцирует меня. Когда мне было тринадцать, наш пес Герцог умер, а через полгода мы переехали из Лондона в Ноттингем. Я потерялась там, мне нелегко было завести новых друзей. И я так скучала по Герцогу. С тех пор все переменилось.
— Поэтому? — спросил Мэл.
— Мне так кажется. По крайней мере, это стало одной из причин.
Мэл отвернулся, вновь и вновь прокручивая в голове одну и ту же мысль. То, что случилось восемь месяцев назад, можно списать на эту причину.
А потом Мэл повернулся ко мне, взял меня за руку, и мы пошли дальше по аллее.
— Какие у нас варианты? — спросил он.
— Никаких. У меня не может быть детей. Вот и все. Я говорю тебе только потому, что не хочу вновь утратить связь с реальностью. Я надеюсь, что если поговорю с тобой об этом, то станет легче.
Мы прошли по тропинке, слушая, как похрустывают веточки под нашими ногами. Тут было так мирно и тихо! Да, пели птицы, возились в кустах какие-то мелкие зверьки, но все они лишь поддерживали тишину. Чистую, незамутненную тишину.
— Знаешь, до последнего времени я не понимала, от чего ты отказался. Ты отказался от шанса стать отцом. Это многое значит для меня. Спасибо тебе.
— Ты правда хочешь ребенка, Стеф? — спросил он.
Когда я думала о детях, я чувствовала пустоту. Дети… Я не могла иметь детей. Но мне так хотелось! Хотелось, чтобы у меня был ребенок. Чтобы я могла обнять его. Чтобы он был моим. Я хотела о ком-то заботиться. Любить кого-то.
— Правда, — ответила я.
— Тогда мы что-нибудь придумаем. — Мэл обнял меня, притянул к себе, делясь своей силой. Теплом своего тела. — Ладно? Мы что-нибудь придумаем.
Все сводилось к одному.
Оплодотворение «in vitro»[4] было невозможно. В государственной клинике очередь была расписана на годы вперед, а операция в частной клинике была нам не по карману. Да и как все гормоны, которые придется принимать, будут сочетаться с моими лекарствами?
Взять ребенка на выкармливание? Нет, это тоже было невозможно. Я не могла бы заботиться о малыше лишь пару дней или недель, с тем чтобы потом объявились биологические родители и потребовали его назад.
Усыновление могло бы подойти, полагал Мэл. Но я боялась. Боялась вопросов, которые мне будут задавать. Боялась того, что они захотят знать. Насколько пристально они будут наблюдать за нами, если узнают мою историю болезни? Чего они потребуют от меня? Я представляла себе, как они будут заставлять меня плясать под их дудку, пока я не удовлетворю все требования. Мэл не думал, что все будет настолько плохо, он полагал, что мы можем хотя бы изучить этот вопрос подробнее. Но ведь это не ему приходилось ставить галочку напротив слова «Да» в анкете, отвечая на вопрос о регулярном приеме лекарств, это не ему приходилось постоянно сдавать анализ крови, это не ему приходилось извещать автодорожную службу о том, что ему опять запретили водить машину. У Мэла не было моих проблем, поэтому он и не мог понять, каково это — постоянно ощущать себя «иной», «ущербной», «дефективной».