Все сводилось к одному. Нам нужно найти суррогатную мать для нашего ребенка.
— Виктория — это не вариант, конечно, — сказал Мэл.
Мы уже несколько недель говорили об этом, и всякий раз разговор шел по кругу.
— Ну, не знаю. Комбинация двух вакеновских генов… Получился бы очень милый ребенок.
— Прекрати. Это слишком отвратительно, чтобы шутить о таком.
— Мэри скажет мне, что я проклята и сама заслужила это. Я ни за что не обращусь к ней с такой просьбой.
— А как насчет твоей двоюродной сестры, Паулы? Она была подружкой на нашей свадьбе, и у нее уже двое детей.
На самом деле мне не очень-то нравилась Паула. Я попросила ее быть подружкой на свадьбе, потому что ее мама была сестрой моей мамы, и однажды я жила у них некоторое время, и вообще… от меня этого ожидали.
— Да, может быть, — уклончиво протянула я.
— Может, твоя подруга Кэрол? Или Рут? Или Дайана?
— Мы не настолько близкие друзья.
Конечно, был кое-кто еще, но во всех наших разговорах это имя не всплывало. Я не называла его, потому что Мэл не называл. И это немного удивляло меня. Не знаю почему.
Мы помолчали. Обычно после этого следовала фраза: «Нам и правда следует завести побольше знакомых».
— Мы могли бы заплатить кому-то. Отправить заявку в одно из таких агентств, — предложил Мэл.
— Да, — без особого энтузиазма отозвалась я. — Кроме того, сколько это будет стоить, мне кажется, это не то же самое, что в случае с кем-то из своих. Я знаю, что вначале нужно познакомиться с суррогатной матерью, подружиться с ней и все такое… Думаю, мне нужен кто-то, с кем можно видеться хоть каждый день. Забежать к ней в гости, посидеть с ней. Стать частью ее повседневной жизни, а не просто встречаться с ней, когда она будет проходить обследование плода. Ты понимаешь, о чем я? Подруга позволила бы мне поступить так, но девушка, с которой я общаюсь только с целью получить рожденного ею ребенка, не позволит мне вторгаться в ее жизнь.
— Если мы будем искать человека через агентство, то могли бы изложить наши предпочтения в заявке.
— Думаю, да, — ответила я.
Обычно в этот момент Мэл принимался говорить об усыновлении, и мне приходилось объяснять, почему я этого не хочу.
— Нова, — сказал он.
— Нова, — повторила я.
— Она наша подруга, она позволит нам оставаться рядом с ней, да и ребенок будет очень красивым.
— Красивым мулатом.
— Да, и что?
Он действительно не видел в этом проблемы.
— Я знаю, Мэл, в твоем замечательном политкорректном мире, раскрашенном во все цвета радуги, подобные вещи не имеют значения, но у нас, на планете Земля, они важны. Люди посмотрят на ребенка и поймут, что он не мой.
Мэл помолчал, обдумывая мои слова.
— И что?
— И что? Мэл, ребенок будет чувствовать себя не таким, как все, на наших семейных праздниках, на улице, в парке… Ребенок всегда будет выделяться. Люди будут замечать это. Они будут сплетничать.
— Какое тебе дело до того, что подумают другие люди? — спросил он.
Мэл мог задать этот вопрос, так как у него было достаточно уверенности в себе, чтобы не обращать внимания на других. У него было достаточно сил, чтобы противостоять тем, кто говорил что-то о нем или его близких. У меня таких сил не было.
— Не знаю, но мне есть дело.
Съехав от родителей, я заново отстроила свою репутацию. Я стала человеком, о котором не говорят. Я слилась с толпой. А мой ребенок… Он не сможет слиться с толпой.
— Стеф, что-то становится важным, только если ты считаешь это важным. Мы все отличаемся друг от друга, чем-то выделяемся. И это имеет значение, только если мы так думаем.
— Сказал привлекательный белый мужчина, представитель среднего класса. Легко говорить о том, что что-то имеет значение, только если ты считаешь это важным, в то время как сам ты находишься в привилегированной позиции.
— Я из рабочего класса. — Мэл ослепительно улыбнулся. — И я знаю, что что-то имеет значение, только если ты считаешь это важным, потому что люди всегда сплетничали о моей матери. И о том, что мой отец сидел в тюрьме. Меня это беспокоит, только когда Виктория говорит об этом. Когда она упрекает маму в том, что та разрушила ее жизнь. Когда она упрекает меня и Кумалиси в том, что мы отослали ее, потому что не любили. Вот это важно. Это причиняет мне боль. Это важно, потому что мне есть дело до того, что думает моя сестра. Да, иногда я дрался в школе из-за того, что другие ребята говорили о моей семье, но когда я вырос, то понял, что это неважно. Пусть говорят что хотят. И если кому-то что-то не нравится, то пошли они! Это их проблема. Не моя. Если кому-то не нравится, что мой ребенок мулат, то пусть убираются прочь из моей жизни. Ну их!
— Я не могу так думать. Я не такая, как ты.
— Ладно. — Мэл откинулся на спинку кресла. — Допустим, я был женат на женщине из Индии. У нас родился ребенок. Потом мы развелись. Она получила опеку над ребенком. Мы с тобой поженились. А потом она решает отправиться в кругосветное путешествие и оставляет ребенка со мной. С нами. И что, ты отказалась бы присмотреть за крохой, потому что он отличается от других?
— Конечно нет, но это же другое дело.
— Да. Потому что ты не держала этого малыша на руках с того самого дня, как он родился. Ты не чувствовала, как он растет в твоем теле. Ты не полюбила его в тот самый момент, когда он был зачат.
Когда Мэл так говорил, это казалось возможным.
Наш малыш.
— Нова, — сказала я.
— Она — та, кто нам нужен.
— Если она так идеально подходит нам, почему ты не говорил о ней раньше?
— Потому что ты не говорила.
— Я не говорила, потому что ты не говорил.
— Ты не говорила, потому что иногда тебе кажется, что мы с ней слишком близки.
— Только иногда.
— Честный ответ.
— Мне нужно подумать об этом.
Я думала три недели, мы не раз обсуждали эту возможность, и наконец все свелось к одному. К одному человеку. К Нове.
Глава 17
— Мы обе знаем, что ты мне не понравилась, когда мы познакомились, — сказала Стефани.
Стефани собиралась меня о чем-то попросить, это точно. Она использовала классический ход, который обычно применяется для того, чтобы убедить собеседника выполнить какую-то твою просьбу. Она открыла все карты. Или сделала вид, что открыла. Стефани пыталась манипулировать мной — на случай, если я до сих пор винила ее в том, как она относилась ко мне до нашей встречи. Признавая, что я ей не нравилась, она говорила мне, что ей стыдно за это, поэтому ей сложнее, чем мне. И ее чувства по этому поводу глубже моих. Ей стыдно, мне не следует винить ее в чем бы то ни было, а значит, мы можем «двигаться вперед», начать все заново. И это «новое начало» предполагает, что я выполню какую-то ее просьбу.
— Дело было не в тебе, конечно. Я тебя даже не знала. Все было в моей неуверенности.
Ее небесно-голубые глаза затуманились, она словно вспоминала то, что тогда случилось, — «давным-давно, в далекой-предалекой Галактике»[5]. Она качнула головой, и ее пшеничного цвета волосы разметались по плечам. Это не ее естественный цвет волос. Теперь я это знаю. Я многое знала о Стефани, женщине, которая, казалось, стала моим другом за последние четыре года.
Я помогала ей красить волосы. Я знала, что год назад с ней произошел несчастный случай. Я знала, что до прошлого года она работала менеджером в юридической компании, а теперь устроилась помощником менеджера в бутике. Я знала, что Мэл красит ей брови и ресницы раз в месяц, иначе Стефани выглядела бы так, словно у нее и бровей-то никаких нет. Я знала, что она бегает каждый день — хоть в грозу, хоть в солнцепек. Если погода была совсем несносная, Стефани ходила в тренажерный зал и становилась на беговую дорожку. Она занималась йогой. Она курила и думала, что ни я, ни Мэл не знаем о том, что речь идет о чем-то большем, чем сигаретка время от времени. Она очень мало пила. В колледже она как-то целовалась с девушкой. Ее левая грудь на полразмера меньше, чем правая. Она выщипывала седые волоски с лобка. Она всегда носила браслеты на запястьях, но в последнее время украшений на ее руках стало больше.