— Да перестань ты, пожалуйста. Марта, ты, как всегда, все преувеличиваешь.
— Если не… — улыбнулась она, — если не… — и на мгновение в ее глазах появилось то выражение радости, тринадцать лет назад запечатленное на фотографии перед витриной магазина «Криция», обессмертившей его, — если только ты об этом и не подозревал даже. Посмотри мне в глаза, Пьетро, и ответь. Ты и вправду не догадывался, что Лара страдала?
— Лара не страдала, это ты страдала. Ты страдала всегда и продолжаешь страдать сейчас, насколько я могу судить. Она — нет.
Несколько мгновений она ошарашенно смотрела мне в глаза, а потом вдруг рассмеялась.
— Великолепно! Это же надо, а! Подумать только. И ты еще говоришь это искренним голосом! Ты не знал, что твоя жена страдала. У нее буквально разорвалось сердце оттого, как она страдала, а ты даже об этом не…
— Ну, ладно, хватит! Лара хорошо себя чувствовала, и я ее любил и не гулял на стороне.
— Да что ты? Нет, говоришь? — она повысила голос. — А что ты тогда скажешь насчет Габриеллы Париджи? Лара меня взяла с собой один раз, когда следила за тобой, и я тебя видела собственными глазами, я видела, как ты входил в тот дом на Корсо Лоди, хотя в это время ты должен был быть в Лондоне! Что ты там делал? Производственное совещание?
— При чем тут это, Марта, это было десять лет назад.
— Ах, вот как, значит, если это было десять лет назад, то не имеет уже никакого значения? Напомню тебе, что твоей дочери тогда было только три месяца, три-ме-ся-ца! И у Лары была послеродовая депрессия, или и этого ты тоже не знал?
— Марта, прошу тебя, пожалуйста…
— А как же та другая, ведущая? Когда она была у тебя? Пять лет назад? Да, это было пять лет назад, я еще была беременна Джакомо. Что, и это слишком, пять лет назад уже не считается? И это тоже не имеет значения? Ночь вручения «Оскара» в Лос-Анджелесе, ты помнишь? Ты хорошо помнишь ту штучку, с которой ты провел ночь в Imperial Bedroom[27] в отеле в Беверли-Хиллз? О, откуда я знаю это? Что ж, так уж случается, что…
— Послушай, я не знаю, что это тебе вдруг в голову взбрело ворошить старое. Меньше всего это касается тебя, но единственное, что я могу тебе сказать, я любил Лару, и она это знала. Вот и все. Может быть, я и изменил ей те два раза, если хочешь знать всю правду, я ей изменил еще пару раз, всего четыре раза, и все с начала нашей совместной жизни, в первые годы, когда, с твоего разрешения, и у меня была потребность время от времени отколоть какой-нибудь фортель; но я ее любил и уважал, и она вовсе не страдала.
При этих словах Марта просто вышла из себя. Так мне, олуху, и надо, сейчас думаю я, если не удержался, надо же было промолчать.
— Послушай, ты мне-то хоть лапшу на уши не вешай! — завопила она. — Рассказывай об этом кому-нибудь другому, понятно тебе? Мне не так просто навешать, я — не она! Я еще хуже тебя, что ты думаешь? Нет, я такая же, как ты! Ты всегда делал все, что твоей душеньке было угодно, и всегда тебе было наплевать, что думала об этом Лара. Вот, как ты ее уважал! Ты даже со мной переспал!
— Да о чем ты говоришь? Я тогда с ней даже не был знаком.
— Все равно!
— Как это все равно? Марта, ты просто рехнулась, что ли? Может быть, чем разговаривать со мной, тебе лучше бы обратиться к…
И, наконец, посреди этой бесполезной фразы, после стольких ненужных слов, меня осенила идея, и я поступил правильно: встал и пошел прочь. Чтобы окончательно не разозлиться, я вернулся в машину. Ведь я начал выходить из себя, и ситуация с каждой минутой становилась все запутаннее и гротескнее, однако сейчас стало все ясно. Я оставил ее одну на скамеечке, а она из гордости или, может быть, потому, что не знала, что делать, еще долго сидела там, по крайней мере, с час. Началась перемена. Клаудия выглянула из окна, и мы помахали друг другу рукой. Из школы вышла учительница Паолина, я поздоровался с ней. Сделал два звонка по работе, покурил, съел бутерброд и стал потихоньку приходить в себя, потому что в тот момент мне нужно было как можно скорее успокоиться. Ну вот, я снова полностью владел собой. Когда Марта встала со скамейки и пошла ко мне, я был невозмутим. Я все еще надеялся, что она пройдет мимо прямо к своей порядком разбитой «Твинго», которую припарковал я, в то время, как она устраивала стриптиз, а потом я оставил свою визитную карточку со своими номерами телефонов за стеклоочистителями «СЗ», которую она помяла, потому что ущерб, который чужой машине причинила она, собирался возместить я, но она подошла и наклонилась к окошку, чтобы поговорить со мной, совсем как Пике вчера вечером. Как вчера, вдруг закапал мелкий дождичек. Как любопытно, однако, такое идеальное повторение деталей с диаметрально противоположными эстетическими параметрами: вчера вечером над окошком моей машины склонился самый некрасивый из всех, кого я знаю, мужик, а сегодня утром одна из самых красивых знакомых мне девушек, и оба они в одинаковой абсурдной позе стоят под дождем, чтобы досказать последние слова, и это после того, как они уже выпустили на меня порядочное количество боли и тревоги, кто его знает, как давно глодавших им душу.