Я смотрю на окна школы и снова задаю себе вопрос: где же окно класса Клаудии? Вот было бы здорово, если бы она вдруг выглянула из окна и увидела меня. Я имею в виду, мне было бы так приятно увидеть ее, помахать рукой: привет-привет, угадать улыбку и удивление на ее лице. Просто так, чтобы то, что я здесь стою, мое здесь пребывание, обрело хоть немного смысла. И не то чтобы в этом нет никакого смысла, как раз наоборот, здесь мне намного лучше, чем в офисе: ведь и то правда, что удара нет как нет. Как было бы хорошо, если бы в один прекрасный момент этого странного дня моя дочь выглянула из окна и убедилась, что я на самом деле остался стоять под окнами ее школы, как обещал, когда ей показалось, что я пошутил, а еще приятнее мне было бы увидеть ее лицо в тот момент, когда она заметит меня…
Двери школы распахнулись, вышла учительница, ее зовут Глория. Я стою на другой стороне улицы, прислонившись спиной к машине, но она меня не видит: ее ослепляет солнце. Козырьком руки она заслоняет глаза от солнца и роется в своей сумочке. Она забавно подтянула ногу вверх и уперла сумочку в бедро. Даже старея, женщины не избавляются от этой странной привычки. Когда-то, в молодые годы, когда их парни поздней ночью провожали домой, они вдруг начинали переживать, что потеряли ключи от квартиры и в такой же нелепой позе принимались их искать в бардаке своих сумочек, а парни, сидя в машине с урчащим мотором, соображали, как им поступить, если ключи не найдутся, и действительно придется звонить в дверь в такой поздний час, — бросить девушку на произвол судьбы или проводить ее до самых дверей квартиры и стойко выдержать родительский гнев, который, несомненно, обрушится на их головы, — а девушки, не меняя позу, какое-то время продолжали рыться в сумочках, и в это время в воздухе повисала напряженная неопределенность, а потом, как всегда, ключи находились; никто ни разу на самом деле их не потерял, когда же при свете фонаря ключи торжествующе поблескивали в руке рассеянной девушки, молодые люди с легкой душой отправлялись спать. Вот и учительница Глория тоже, покопавшись какое-то время в сумочке, извлекает из нее солнцезащитные очки, водружает их на нос и в тот же миг видит меня. Я ей улыбаюсь, но не спешу идти навстречу, я жду, когда она подойдет ко мне сама, если захочет. Я хочу выиграть время, чтобы придумать, что бы такое ей сказать. Но время на размышления уже истекло, учительница Глория уже перешла дорогу, и вот она стоит передо мной.
— Как моя Клаудия? — задаю я ей самый банальный из вопросов.
— Все хорошо, — отвечает она. — Девочка спокойна, внимательна.
За темными стеклами очков я не вижу ее глаз, а потому не могу судить, насколько она изумилась, застав меня здесь.
— У нее удивительно сильный характер, — продолжает учительница Глория. — Но с ней нужно быть очень осторожным, потому что в таких случаях достаточно любого пустяка…
Эта вынужденная обстоятельствами, ни к чему не обязывающая и слишком благоразумная фраза, такие фразы любой и каждый может с легкостью сказать, действительно все так и говорят, фатальным образом застревает у нее в горле. Что поделаешь, она отбарабанила свои положенные три часа занятий и идет домой, возможно, думая о том, что надо быстро отовариться в супермаркете или о том, как бы до часа дня успеть подать заявление в районо о переводе в другую школу, и выйдя на улицу, она видит меня: вот я тут стою перед школой, опершись спиной о свою машину. Зачем, спрашивается, ей заканчивать ту фразу?