О! начало минета… О! Каждый раз меня удивляет, как такая вещь может быть настолько простой и настолько непогрешимой. Открывается рот и пошел: много ли надо? Любой может это сделать. Почему тогда люди этим постоянно не занимаются? Почему мы из этого сделали такой редкий товар? Чокнутые мы все, что ли?
Я закрываю глаза: все вокруг стало идеальным, легким, чуждым, в своей жизни я только случайный посетитель, инопланетянин, упавший с вершины высшей цивилизации в жаркий рот этой женщины. О! До чего фантастично оставаться так и ни о чем не думать, покачиваться на волнах настоящего, такого чистого и абсолютного…
…Но, к сожалению, повылазили, будто их привлекло отсутствие недовольства, жильцы, населяющие мое сознание, удивленные, рассерженные, завистливые, и каждый со своими хреновыми комментариями. Лара: «Бессовестный! Как тебе не стыдно? Как можешь этим заниматься?»; Марта: «Вот видишь? Я тебе всегда говорила, что ты просто свинья»; Карло: «Вот видишь? Врун ты несчастный»; Пике: «Вот видишь? Ты и есть хитрожопый»; невеста Пике: «Я это делаю лучше»; сын Пике: «Семь миллионов восемьсот шестьдесят три тысячи шестьсот четырнадцать…»
Я открываю глаза, и этой толпы как не бывало. Я ничего не делаю, все делает за меня эта женщина, стоящая на коленях на траве. Я всего-навсего блюдо, которое она поглощает, я нахожусь в жидком состоянии, я — идол, перед которым она преклоняется, — инерция в чистом виде, способная ощущать; невинность, бессознательность, зависимость… И все же, когда глаза мои открыты, я вижу, и то, что я вижу, — чистая порнография — голова женщины у меня между ног ритмично поднимается и опускается, ее груди сплющены о мои бедра, щеки втянуты в засосе — и это зрелище подстрекает демона соревнования и неудовлетворенности, вызывая у меня ненасытное желание чего-то… чего-то такого… О! Как быстро все запутывается. Если закрыть глаза, все сводится к переполненной персонажами сексуальной фантазии, а когда я их открываю, снова появляется желание взять ее в охапку, обладать ею, доставлять удовольствие, а не получать его. Доставлять удовольствие: что за глупость. Я уже сделал намного больше, — думай головой, черт возьми, — я ей жизнь спас: если бы не я, она бы сейчас была горсткой пепла в урне, какое уж там удовольствие — оплаканная, кремированная, а урна с ее прахом стояла бы уже в нише их семейного склепа на каком-нибудь блестящем швейцарском кладбище рядом с ее обожаемым папочкой, а сказочное состояние, которое она получила в наследство от него, а также посты в компаниях группы, которые она заняла после его смерти, (шоколадки «Брик», в первую очередь, порошковое молоко и смеси для приготовления пудингов, все это только в сфере кондитерской продукции, традиционной, издревле принадлежащей их семье, вместе, естественно, со всеми холдинговыми, финансовыми и кредитными компаниями, в которых растворяются денежки, а также приобретения последних лет во время кампании глобализации — все-против-всех, как спортивные снаряды для фитнеса, кажется, и даже надувные конструкции для парка аттракционов) давно бы уже все уплыло в руки этому ублюдку, ее мужу; а значит, этот минет я честно заслужил, и она сама первая это признала, иначе бы не старалась с такой самоотдачей, невероятной самоотдачей…
Что она делает, остановилась?
Нет, не остановилась, просто целует мне яйца. И снова мои член обдувает ласковый ветерок. У-у-ух, какое это ощущение! Сейчас, однако, он весь мокрый от слюны, и прикосновения ветерка кажутся намного прохладнее, мне зябко, даже передергивает от холода…
— Я бы могла всю ночь держать его во рту, — громко восклицает Элеонора Симончини, сжимая в руке, как микрофон, мой член и почти касаясь его губами. Как приятно слышать такие слова, прекрасные, решительные слова, она как будто пригласила меня откинуться назад, повалиться навзничь на траву в позе шавасана[79], и, если мне и невмоготу лежать с закрытыми глазами, я могу смотреть на кроны сосен, на мерцание звезд, на сияние луны, пока не закончится эта погоня за идеалом вознагражденной добродетели. Каков бы ни был смысл ее слов, тем не менее в том, как они прозвучали, было что-то такое, что меня потрясло, что-то такое гладкое и отточенное, что-то вроде копчика, и это что-то, как жгучий удар хлыстом, пронзило насквозь все мое тело — такое жгучее физическое ощущение я еще ни разу в жизни не испытывал. Ну вот, все прошло. Все длилось какой-то миг, и она уже снова сосет мне его, конкретным, продуктивным образом, ее намерения ясны: она хочет, чтобы я кончил ей в рот; но осознание того, что и это я смогу сделать, снова выводит все из равновесия.