— В понедельник. Да.
— Что ж, вот увидишь, потом все изменится к лучшему.
— Будем надеяться. Буду держать тебя в курсе.
— Спасибо. А, да, завтра передай привет «всевышнему» от меня.
— Аминь.
36Я занимаюсь спиннингом.
Мобильный у Иоланды зазвонил как нельзя кстати: она вынуждена отойти от меня на несколько шагов, чтобы ответить на звонок, а мне самое время подвести итоги, нужно хорошенько переварить то, что она мне только что сказала, — ясное дело, даже от ничего может еще как закружиться голова. Я занимаюсь спиннингом. Несколько минут назад, когда она, в мимолетном зимнем варианте, проходила мимо меня с Неббией на поводке, я с ней заговорил. Я даже не знаю, как это мне пришло в голову, и почему именно сегодня утром, но у меня появилось желание сломать рамки привычной схемы наших отношений; я остановил ее и практически вынудил поболтать со мной немножко. Две фразы о холоде, две о небе, которое сегодня явно обещает снег, потом о наших собаках, — до сих пор ничего нового не было, на эти темы мы с ней разговаривали всегда; но потом вдруг впервые я отважился пойти дальше и обратил ее внимание на то, как с приходом зимы изменились ее привычки: я сказал ей, что сначала она даже целых полчаса могла прогуливаться в скверике, а сейчас пролетает мимо быстрым шагом, так что и собака пописать не успевает. Я не стал спрашивать у нее причину такой перемены (и так ясно: стало холодно), но и этого моего замечания оказалось достаточно — она тут же мне заявила, что я ни капельки не изменился, что я по-прежнему нахожусь здесь и, что характерно, даже без собаки, и тогда-то расстояние, на котором мы держали друг друга на протяжении всех прошедших месяцев, и наше до сих пор неудовлетворенное любопытство как будто исчезли: наконец-то, у нас появилось ощущение, что мы имеем право спросить друг у друга о том, что уже так давно бы хотели знать. Первый вопрос задала она: почему я все время сижу здесь, каждый божий день, даже без Дилана, даже в непогоду? Мне не хотелось допытываться у нее, известен ли ей уже ответ на этот вопрос, возможно, и до нее дошла версия, разработанная «кумушками» этого квартала; в сущности, для меня это не имело никакого значения. Я просто сказал ей правду, хотя и растянул ее на две серии: сначала я рассказал ей, что в компании, где я работаю, по причине слияния с американцами сейчас творится черт знает что, просто бедлам какой-то, я предпочел подождать, пока у меня в офисе страсти не перекипят, здесь, у школы, в которой учится моя дочь; однако потом, когда до меня дошло, что этого уж слишком мало и, более того, уж никак не объясняет все те объятия, я добавил, что привычка оставаться здесь, вместо того чтобы, допустим, вернуться домой или пойти поиграть в теннис, или еще чем-нибудь заняться, у меня появилась из-за того, что моя дочь — и тут я жестом объял все здание школы, и моя синекдоха, пожалуй, не была лишена смысла — совсем недавно потеряла мать. И я стал внимательно наблюдать за выражением ее лица и увидел, как грустная, сочувствующая улыбка смягчила ее вызывающую красоту, но все же в этой ее улыбке, возможно, именно благодаря ее красоте, осталось еще довольно много загадочного. Всегда так трудно представить себе, о чем могут думать женщины, особенно, если они красивые. Она понимала? И если да, то что она понимала? В таком случае, было очень интересно узнать, что бы такое она сказала на это; и после короткой паузы она сказала: «Вот это да! Ух-ты какой отец!» Любопытно узнать, произнесла бы она эти слова с таким же энтузиазмом, если бы месяц назад в Роккамаре увидела, как мы с Элеонорой Симончини прямо на травке в саду оберегали сон моей дочери интересным образом? Я вспомнил, что здесь, в скверике, когда-то Карло сделал ей комплимент по поводу ее имени, а она ему ответила, что ей противно его слышать: оскорбляя свое имя, подумал я, ты оскорбляешь своего отца. Может быть, у Иоланды были плохие отношения с отцом? Тогда я у нее спросил: «Ну, а ты чем занимаешься?» — подразумевая ответ, в котором обязательно должна появиться фигура ее отца. И я даже успел себя заверить, да, сказал я себе, такой ответ очень может быть, например, она могла бы мне ответить: «Я работаю с отцом», — скажем, нотариусом, который взял к себе в бюро красивую и ленивую дочь и среди своих толстенных томов в кожаных переплетах выставляет ее напоказ, естественно, на полставки, за символическую зарплату, которая, тем не менее, является единственным источником ее существования, и держит ее таким образом на поводке, подобно тому, как она держит Неббию, только вот поводок этот намного короче, и держит он ее намного крепче; я абсолютно не был готов к тому, что она ответила с невинным видом, Иоланда мне сказала: «Я занимаюсь спиннингом». Я просто ошалел. Ей на вид лет двадцать шесть, она красива, явно очень богата, — одна ее собака стоит миллионы, — а в жизни у нее только одно занятие — спиннинг. В тот самый момент зазвонил ее мобильник, она отошла от меня на несколько шагов и ответила, она все еще стоит, в шагах двадцати от меня, и оживленно болтает по телефону, как всегда, опустив голову, а я задаю себе вопрос: вероятно, она имела в виду, что преподает спиннинг? Возможно, она бывшая волейболистка? Возможно, училась в Физкультурном институте, но диплом получить так и не удосужилась? А теперь, возможно, она ведет курс при каком-нибудь спортзале у своего друга? Очень может быть, и фигура у нее подходящая. И все же, с другой стороны, если мне так уж захотелось, чтобы она обвинила своего отца, на лучший ответ я не мог бы и претендовать. Посмотри на меня, как будто пригласил меня ее ответ, посмотри, сколько потенциальных возможностей угадываются во мне: красота, бесспорно, но и удовлетворенность жизнью, осуществление своих желаний, солидный социальный статус, работа, деньги, любовь; а я, что в своей жизни делаю я, кроме того, что я выгуливаю собаку и болтаю по мобильнику, я занимаюсь спиннингом. У меня фиговое имя, и, естественно, я глупая, и очень скоро я от кого-нибудь забеременею, и даже если мы с ним и поженимся, то сразу же разведемся, и мне будет ужасно трудно растить своего ребенка, ужасно, и мне придется просить помощи у своих родных, и у всех тогда появится доказательство, что я ни к чему не приспособлена, а кто во всем этом виноват, ну-ка угадай…