Внимание: ведь это та Роксанна, что живет в интернате. Она не сирота, но оба ее родителя находятся в коммуне, где проходят реабилитацию наркоманы. Значит, эту тему надо закрыть. Да и фамилия Лары — Сичилиано. Сейчас же нужно поменять тему разговора.
— А по-римски в этом случае говорят «бедняжка», — объясняю я.
— Бедняжка?
— Да. Бедная, бедняжка.
— А на миланском диалекте как это будет?
— По-милански? Не знаю: может быть, бедолага.
Она смотрит на меня и размышляет.
— Что-то вроде бедная звездочка?
Сегодня просто сумасшедший день получается. Бедная звездочка, бедняжка: это она о себе…
— Не знаю. Я не очень-то в ладах с миланским диалектом. Я ж с Рыму-у-у!
Я повышаю голос, нажимаю на клаксон, высовываю руку из окна, растопыриваю пальцы, показывая рога, — в этой дорожной пробке я сразу становлюсь похож на одного из многих неврастеников, потерявших терпение, а по правде говоря, меня вовсе не волнует, что мы все еще торчим в хвосте: весь этот спектакль только чтобы рассмешить Клаудию. И Клаудия смеется.
— Знаешь что, — говорю я ей, — после соревнований, в понедельник, махнем в Геную в океанариум, ведь у нас с тобой целая куча выходных.
Клаудия перестала смеяться, нахмурилась.
— А как же дядя? Разве он не обещал остаться с нами до вторника?
Дерьмо.
— Дядя не приедет, звездочка.
— Но ведь он же обещал приехать сегодня и оставаться на все выходные и праздник Святого Амброзия.
— Да, но он не может, ему надо быть в Лондоне.
— Зачем это еще?
— Наверное, ему нужно туда поехать, чтобы успокоить какую-нибудь капризную диву. Элизабет Херли. Бритни Спирс. Ты же знаешь, какие они чувствительные…
— А что ты имеешь в виду? Допустим, он туда поедет, и что он там будет делать, чтобы утешить их?
— Да я же сказал просто так, звездочка, я у него не спрашивал, что он там будет делать. Может быть, он будет присутствовать на церемонии вручения чего-нибудь кому-нибудь. Или ему нужно вручить чек, чтобы спасти жизнь двумстам собакам. Или ему самому должны вручать премию…
Она разочарована, даже очень разочарована. Но я не мог ей не сказать.
— Конечно, он едет туда по очень ответственному делу, звездочка. Твой дядя — фигура общественная. Должен же он хоть как-то платить за свой успех.
У нас за спиной начинает завывать сирена скорой помощи. Я в недоумении: как же она проедет, если движение на этой полосе дороги полностью парализовано.
— Тем не менее, — продолжаю я, — он мне поклялся, что на Рождество мы все вместе поедем в горы, даже если начнется светопреставление. В Сан-Морис.
Она искоса с подозрением посмотрела на меня. Я ей улыбаюсь.
— Мы чудесно проведем Рождество, вот увидишь, — уговариваю я ее, — ты, я и дядя, а кругом сплошной снег.
А как же, если, конечно, воздушный шар не лопнет.
— И вот еще что, раз уж мы заговорили о Рождестве, я бы хотел знать, какой ты хочешь подарок.
— На Рождество? А что прямо сейчас, что ли?
— А что? Не так много времени осталось. Кое-где уже елки нарядили. Чего бы тебе хотелось?
— Я еще об этом не думала.
— А разве у тебя нет какого-нибудь желания, чего-нибудь заветного?
Клаудия опускает голову и смотрит вниз, она думает. Со временем она превратится в одну из чувственных женщин, которые, размышляя, опускают глаза.
Кукла Братц, — говорит она.
— Что, что?
— Такая кукла. Ей не надо менять туфли, вместо этого ей можно менять ноги. Ее зовут Братц.
— Звездочка, я имел в виду нечто большее. Что-нибудь по-настоящему заветное. Что-нибудь очень-очень важное для тебя.
— Типа, ранец фирмы «Истпак»?
— Да нет же, ты меня не поняла. Это же самые обыкновенные подарки.
— Ты что, не знаешь, что ранец «Истпак» стоит кучу денег.
— Да знаю я это, знаю, но такие ранцы есть у всех девочек. А я имел в виду что-нибудь исключительное. Какое-нибудь только твое желание. Настоящее, сокровенное.
Клаудия снова опустила голову и на какое-то время замерла в таком положении. Даже не знаю, как ей это удалось, но скорая помощь пробилась к нам поближе: вой сирены стал намного громче.
— Да нет у меня никаких желаний.
— Никогда не поверю. Всегда есть что-то, чего бы нам хотелось.
Не лучше ли отказаться от этой затеи? Оставить ее в покое и помолчать? Но дело в том, что сегодня молчание мне невыносимо, меня обуревает тревожное чувство. А сейчас, когда тишину раздирают завывания сирены, мне становится еще больше не по себе.
— О, — снова наседаю я, — естественно, я имею в виду, что это может быть и что-то такое, что необязательно покупается.