- Эх, солдатик! - с горечью заметил Прохор. - Не стерпел, сунулся, куда не след. Ну, а, как говорится, коготок увяз - всей птичке пропасть. Упреждал тебя...
- Может, забудет? - высказал предположение дед Семен.
- Едва ли... - усомнился Прохор. - Изнывает барынька от безделья. Ей любая байка - развлечение. А он, - кивнул на Гошку, - похоже, вовсю распустил хвост. Где уж тут позабыть?
Порешили так: Гошка после господского обеда идет в дом и докладывает, кому попадя, явился, мол, по барынину приказанию. Надежды тут две: авось не в пору придется - отошлют, а там видно будет. Или, того лучше, попросту шуганут из дому, не докладывая барыне, - с него тогда вовсе спросу нет.
Хитроумный план, однако, потерпел провал. Седовласый старик, триворовский дворецкий Петр, к которому адресовался Гошка, выслушав, с сомнением оглядел его, однако сказал:
- Велено так велено. Подожди тут. Доложу.
Через минуту вернулся:
- Иди. Да оботри ноги, говорун. Не в хлев зван.
- Куда идти-то?
- Следуй за мной. И запоминай дорогу. Тебе, похоже, по ней ходить и ходить... - дворецкий сделал многозначительную паузу, - покудова сапоги не стопчешь.
- Разве плохо тут? - решил разыграть простачка Гошка.
- Везде хорошо, где нас нет.
Гошка с любопытством озирался вокруг. Дом был богаче тех, в которых прежде доводилось бывать с дедом. Дворецкий провел Гошку через два помещения непонятного назначения и большую двухсветную залу в комнату барыни. Голубые шелковые шторы на окнах, голубая атласная обивка резного золоченого диванчика, где позолота перемежается с голубым и белым, на полу и стенах - голубые ковры и того же стиля и расцветки рабочий столик на резных ножках, трюмо с тремя высокими зеркалами и большой, должно быть платяной, шкаф. Обстановку довершали два кресла и несколько стульев. Барыня, одетая в светлое платье, сидела в одном из кресел, другое занимала с книжкой на коленях Аннушка.
Барыня оглядела Гошку с головы до ног и брезгливо заметила:
- Боже, как ты грязен! Иди, Петр, - отпустила дворецкого. - Ну, так что у вас там стряслось в Москве?
- Это, барыня, - заставил себя оживиться Гошка, - целая история...
- Так рассказывай же!
Гошка поклонился и начал:
- Конечно, мы многого не знаем и о ином можем только догадываться, но, как говорят, лето одна тысяча семьсот пятого года в итальянском городе Кремоне было особенно прекрасным...
Барыня и Аннушка, точно по команде, недоуменно воззрились на Гошку.
- Да, да, - продолжал он храбро, - как ни странно, история, приключившаяся с нами, началась в Италии примерно сто пятьдесят лет назад.
Вот когда пришли на помощь Гошке книжки, приобретенные на Сухаревке и других московских книжных развалах! Он сочинял. Смело и вдохновенно. В рассказе причудливо переплетались подлинные события, связанные с Беспалым Сережей и его скрипкой, Амати-Матькой, и весь арсенал читанных им бульварных книжек.
Стоило Гоше поймать недоверчивый взгляд барыни, он спешил оговориться:
- В точности этого, конечно, никто не знает, но говорят...
Или:
- По слухам...
Когда же Гошка, убоявшись, что чрезмерно злоупотребляет вниманием своей владетельницы, торопливо свел концы с концами, она, переведя дух, сказала:
- Уф! Скажи спасибо, что я ужасная любительница страшных историй, а то получил бы ты сегодня за свое вранье баринову "трубочку", а то и две.
Гошка опешил и чуть было не начал клясться и божиться, что все в точности так и было, но вовремя поймал предостерегающий взгляд Аннушки и, улыбнувшись, развел руками:
- Сударыня! Возможно, я и сочинил немного там, где в событиях были темные места. Только ведь Сережу Беспалого действительно убили, и его итальянская скрипка была у нас на хранении, и подожгли нас с умыслом, и из Москвы выдворили, чтобы лишние разговоры пресечь. Все это чистая правда!
Аннушка облегченно вздохнула и легонько наклонила голову: "Так, мол. Все правильно".
Внезапно барыня еще раз испытующе оглядела Гошку:
- А ты умеешь читать?
Пока Гошка соображал, к чему бы этот вопрос и как на на него ответить, барыня велела Аннушке подать книгу, которая лежала у той на коленях.
- Читай!
Гошка открыл наугад книгу и, откашлявшись, начал громко:
- "Графиня сверкнула своими небесно-голубыми очами и воскликнула гневно:
- Граф, вы забываетесь! Я пожертвовала ради вас своей молодостью..."
- Очень хорошо, - прервала его барыня. И, как показалось Гошке, не без некоторого злорадства объявила:
- Сегодня вечером будешь читать мне и освободишь от этой, как видно, неприятной для нее обязанности Анну, у которой каждый день фокусы: то голова болит, то, видите ли, нет настроения.
Гошка по-настоящему испугался. Ему очень нравилась триворовская воспитанница, он угадал, что жизнь ее в господском доме далеко не сладкая. А тут еще это...
Однако, покосившись в сторону Аннушки, увидел, что глаза ее сверкают почище, нежели у графини из книжки, только не гневом, а откровенной радостью. И голова опустилась в уже понятном Гошке кивке: "Все, мол, так. Прекрасно!"
- Слушаюсь, барыня! - поклонился Гошка.
- Распорядись, - это уже Аннушке, - чтобы его вымыли и одели пристойно.
- Слушаюсь, сударыня! - церемонно, но, как показалось, насмешливо поклонилась Аннушка.
- Идите же! - топнула ногой барыня.
Дед Семен и Прохор отнеслись к внезапному Гошкиному возвышению с единодушным сожалением:
- Попал, похоже, как кур в ощип. С непривычки, ох, туго придется... покрутил головой Прохор.
- Да, милок, - вздохнул дед, - на горяченькое местечко угодил. Было тебе говорено. Да что теперь. После драки кулаками не машут.
- Погоди, солдатик, - возразил Прохор. - Драка-то у него только начинается - можно сказать, все впереди. - И Гошке: - Давал наказ проглотить язык и барский дом обходить за семь верст - выполнил его худо, в чем раскаешься по прошествии самого малого времени. Ныне тебе второе обещанное наставление. Коли коротко сказать: никого не бойся, а сделай так, чтоб боялись тебя.
Тут даже дед Семен саркастически усмехнулся:
- Пожалуй, хитро это...
- Верно! Не просто. Однако возможно и даже необходимо. Господа суть твои владельцы и повелители. Не потрафил барину или кому из его близких пиши пропало. А угодить будет временами ой мудрено, потому как не от тебя чаще всего будет зависеть, хорош перед ними али нет, а от них самих - как почивали ночь, с какой ножки утречком изволили встать. За одну и ту же оплошку тебя иной раз пожурят, в другой - отправят на конюшню к Мартыну. Поэтому будь в господском доме словно во вражеском стане: ушки на макушке, глаза ровно у кошки, умом востер и цепок - все наперед должен угадывать. И еще. Ты, поди, думаешь, надо оберегаться одних бар? Сильно ошибаешься, коли так. Мучителем твоим может быть всякий из дворни, ежели ты себя перед другими не поставишь. Кого бьют? Слабого телом? Мимо, солдатик. Слабого духом. И тебе мой второй завет: никому не поддавайся!
Гошка и сам знал: не сумеешь постоять за себя - считай, пропал. Воспитывался, как известно, не в пансионе для благородных девиц - на Сухаревке. Знавал Гошка равно подростков и взрослых, что вздрагивали от каждого громкого звука и шарахались от невзначай, не на них поднятой руки, битых-перебитых, осмеянных и затравленных. Беда быть таким. Жизнь в тягость. Каждый день - пытка, каждый встречный - обидчик и злодей.
- Памятуй, не та собака кусает, что лает, а та, что молчит. Видал дворецкого? Старичок божий - мухи не обидит. А прозван апостолом Петром. Не человек - камень. Все, что делается в доме, видит, слышит и знает. Упаси господь в нем нажить недоброжелателя, врага - бери веревку и мастери петлю, все одно жизни не будет. Или, скажем, баринов камердинер Мишка. Молодой, однако тоже сила. Хитер и барину в удобный час может шепнуть нужное слово. По счастью, есть лазейка. Люто ненавидят друг друга дворецкий и камердинер. Но и опасность: угодишь одному, другому - поперек.