И на восклицание триворовской воспитанницы, слышанное уже однажды Гошкой, студент ответил почти точными словами отставного солдата Прохора:
- Кончится, Анна Александровна. Так или иначе, но кончится. И полагаю, очень скоро!
Гошка побитой собакой следовал за Аннушкой, которая твердым и решительным шагом устремилась к залитому светом дому. Стремительно, ни на кого не глядя, прошла через комнаты к гостям, без стука и резким движением отворила дверь кабинета:
- Звали?
Все головы повернулись к вошедшей. Мужчины бесцеремонно, с откровенным любопытством рассматривали Аннушку.
- Принеси гитару и спой нам что-нибудь, - приказал Стабарин.
Лицо девушки заполыхало огнем. Но она молча, не сказав ни слова, вышла из кабинета.
Гошка облегченно вздохнул.
- Хороша! - воскликнул граф, едва закрылась дверь.
- О, если бы вы, ваше сиятельство, видели ее мать! Дочка, слов нет, с изюминкой. Но с матерью не сравнима. Та была ослепительна!
Полное мясистое лицо Стабарина расплылось в самодовольной улыбке.
- Сколько и чего только мне потом ни предлагали за нее - не отдал. Помнится и ты, Владимир Владимирович, - обратился к Неделину, - сулил две деревни да полконюшни в придачу!
- Было. Все было... - вздохнул несколько театрально триворовский приживал.
- Было, да сплыло... - грубо и жестко сказал Стабарин.
Неделин сник и безгласно развел руками.
Аннушка, вернувшись с гитарой, присела на краешек дивана и запела. Ее голос звучал напряженно, на глаза навертывались слезы. Не дослушав до конца романс, Стабарин раздраженно прервал:
- Достаточно. Иди.
И, возвращаясь к приятным воспоминаниям, оборотился к графу:
- Да, ваше сиятельство. Тахтаушев пустяковым был помещиком - а хозяин своего слова. Обещал отдать красавицу девку за собаку и отдал. Что ни говорите, бла-агородный человек. Дворянин!
Гошка долго не мог уснуть в ту ночь. Ворочался с боку на бок в тесной и душной Мишкиной каморке. Думал с ненавистью: "Сколько от вас людям мучения и горя, поганое племя. И отчего вам дана такая власть?"
Глава 10
ПРИВЕТ ОТ САНТО СЕРАФИНО
Две недели длилась Гошкина служба при Александре Львовиче Триворове. Раздеть грузного барина, одеть. Среди ночи, по звонку, подать пить. И опять ждать, когда звякнет звонок. Спал Александр Львович плохо. В ночь по десять раз требовал то воды, то трубку, то бутылку вина, то капустного рассола, то еще чего. А что поделаешь? Приказано - исполняй.
Одно утешение - кабинет Стабарина, в который Гошка получил теперь доступ. Просторный, обставленный старинной резной мебелью, креслами и диванами, обитыми темно-вишневой кожей, он был пропитан запахами дорогих сигар и тонких французских духов. До потолка высились застекленные книжные шкафы. И повсюду, куда можно было пристроить - над диванами, камином, на дверях, во всех простенках, - оружие. Чего тут только не было! Ружья, пистолеты, кинжалы, сабли, алебарды, топоры, шестоперы - все это собиралось лет триста дедами и прадедами. Находились здесь предметы вооружения, согласно преданиям, принадлежавшие знаменитым полководцам и даже московским великим князьям и царям.
При оружии Стабарин держал троих дворовых. Оружейного мастера и двух его помощников. От них Гошка принял оружейную науку.
На памятные именины Стабарин, желая похвастаться перед графом, велел Гошке, стоявшему подле двери:
- Подай саадак царя Алексея Михайловича!
Гошка с недоумением вытаращился на Стабарина: слово "саадак" слышал впервые.
- Болван! Позови Михайлу!
Обрадованный, что дешево отделался, Гошка ринулся разыскивать оружейного мастера. Апостол Петр на другой день сказал Гошке:
- Передай Михайле, я велел разъяснить все про бариново оружие.
Михайла, хмурый неразговорчивый мужик, дело знал на совесть. Выбравши время, когда Стабарин поехал к соседям, повел Гошку в кабинет:
- Гляди и запоминай.
И принялся снимать со стены один предмет за другим:
- Вот он и есть саадак, то есть колчан для стрел, будто бы принадлежавший царю Алексею Михайловичу. Это пищаль, сработанная аж при великом князе московском Дмитрии Ивановиче, прозванном Донским. В тую пору оружие для русского войска редкое.
В Гошкиных руках побывали диковинные вещи. Но более всего ему пришлись по душе не отделанные золотом, костью и перламутром редкости, а обыкновенные новые револьверы. Вот действительно надежное оружие! Никелированный блестящий корпус, и в нем круглый барабан на шесть патронов. Взвел курок, нажал спусковой крючок - бабах! Взвел еще раз, нажал - бабах! И так шесть раз подряд.
Доступ в Стабаринов кабинет оказался для Гошки сущим подарком судьбы. Чего греха таить, был он, как все мальчишки во все времена, неравнодушен к оружию. Мастерил дома, в Москве, с приятелями самодельные луки и деревянные кинжалы и сабли. А здесь не только настоящее, боевое, но еще и отборное оружие. Каждая вещь примечательна: одна - пышной парадностью, другая - тонкой искусной отделкой, третья - добротностью материала, из которого сделана, четвертая - необыкновенным происхождением.
Вскорости после первого урока, данного Михайлом - оружейным мастером, Гошка мигом подавал барину необходимое. Он теперь присутствовал не только на будничных семейных трапезах Триворовых, но прислуживал Александру Львовичу всякий раз, когда в доме бывали гости. Вот тут Гошка всегда держал ушки на макушке. Баре не стеснялись крепостного мальчишки и разговаривали вполне откровенно. И если женщины иногда по-французски, то мужчины почти всегда по-русски. И много, чрезвычайно много интересного для себя узнавал Гошка, молчаливый, однако очень внимательный слушатель. Да и как иначе, когда большая часть споров и бесед прямо касалась его самого и других крепостных.
Больно было глядеть, как изводятся на месячине родные, без своего угла, на скуднейшем пропитании. Тощие, оборванные, словно нищие, с почерневшими скорбными лицами и тоской в глазах - такими стали и мать, и отец, и дядя Иван с теткой Пелагеей, и прежде упитанный, любивший поесть Мишка. Гошка старался помочь родне. Ну, утаит кусок хлеба, выклянчит на кухне пирога с барского стола - разве этим накормишь пятерых? Дед и того не мог.
Потому каждое слово о грядущей воле Гошка ловил с жадностью. Ах, как часто самому хотелось вступить в разговор. Так ведь случись это, баре, должно быть, удивились бы больше, чем ежели бы по-человечески заговорила Милка, любимая борзая Стабарина.
Звездный Гошкин час и катастрофа пришли внезапно. Причиной и виной оказался он сам.
Перед вечерним чаем, который назывался, по порядку, заведенному молодой барыней Натальей Дмитриевной на английский манер: "файф о клок", в начале аллеи, ведущей к дому, показалась новенькая, нарядная коляска. На облучке сидел румяный кучер, одетый в городское платье, а за ним под козырьком, защищавшим от солнца, - баре, которых Гошка уже видел, помещик здешнего уезда Василий Николаевич Горюнов с супругой. Их с несколько преувеличенным радушием встретила Наталья Дмитриевна. Горюновы были людьми состоятельными, зиму живали в Петербурге, чего молодые Триворовы себе не могли позволить, и для Натальи Дмитриевны были поставщиками столичных новостей и источником тайной зависти. Одевалась Елена Сергеевна по моде и дорого, выписывала шляпки и перчатки из Парижа, с демонстративным пренебрежением относясь к французским товарам, привозимым в Россию.
Горюновы были приглашены на чай. За столом на веранде, кроме своих, разместились студент, репетитор Николаши, сосед Триворовых, тоже помещик, отставной штабс-капитан Коровин, и Горюновы. Два лакея в белых перчатках подавали господам. Гошка, по обыкновению, подпирал косяк двери, ожидая приказаний Стабарина.
Дамы говорили о том, что носят нынче в Париже и Петербурге. Мужчины на излюбленную тему, о хозяйстве.
Горюнов, старавшийся вести хозяйство по-современному, доказывал необходимость применения агрономии и машин. Он горячился, сыпал цифрами, названиями фирм и мудреными словами.