- И... милостивый государь мой, - тянул снисходительно отставной штабс-капитан. - Вот вы на авторитеты изволите ссылаться, разрешите и мне. Лет, помнится, сорок назад или около того листал я журнал. Название забыл да и фамилию, кто писал, тоже. А вот мысль высказанная запала мне в память. Сводилась она к тому нехитрому, однако жизненному соображению: ежели, к примеру, весь хлеб обмолотить до осени, что, спрашивается, будут делать крестьяне и их жены зимой? На печке греться? Нет, сударь. Молотилка денег стоит, требует ремонта и содержания лошадей, а работа холопов ничего не стоит. Так, примерно, рассуждал помещик, кажется тамбовский, который тиснул статейку. И правильно, заметьте! Практически, так сказать, не филозовски...
- Позвольте, позвольте! - кипятился Горюнов. - А как они работают, ваши крестьяне?
- Как сто лет назад работали, так и сейчас - руками...
- Я не о том. О продуктивности. Коли сами не согласитесь или мне не поверите, могу также привести одно наблюдение.
Горюнов торопливо достал из кармана записную книжку, полистал и нашел нужное место:
- Вот! Тоже писано не вчера. У меня помечено: извлечено из "Земледельческой газеты" за 1847 год. Статья принадлежит рязанскому помещику Кошелеву, личности известной. "Взгляните на барщинную работу. Придет крестьянин сколь возможно позже, осматривается сколько возможно чаще и дольше, а работает сколь возможно меньше, - ему не дело делать, а день убить..." Не так ли и у вас, господа?
Горюнов победно оглядел Стабарина и отставного штабс-капитана.
- Не так, сударь, - ответил Триворов. - У меня, к примеру, вовсе по-другому. Не медлят и не чешутся на моем поле холопы. Работают без холодка. В поте лица добывают хлеб свой насущный. И не подгоняю их.
- Как вам это удается?
- Никакой хитрости. Еще покойный мой батюшка, царство ему небесное, ввел урочное положение. Все, повторяю, очень просто. Задаю... не я, разумеется, - приказчик задает крестьянину урок: сделать сегодня то-то и то-то. Скосить, положим, лужок. Исполнил работу, хоть в полдня, - иди гуляй. Никто тебя не держит. Ну, а замешкался или поленился - не обессудь. Первые два раза - розги. Для них у меня Григорий. А на третий - под плеть. Есть на конюшне такой мастер по имени Мартын. Мужички его больше, чем меня, боятся! - Александр Львович рассмеялся.
- Помилуйте, это же грубое насилие! - воскликнул Горюнов. - Можно на иных началах...
- На каких?
- А вот послушайте, что пишет далее Кошелев: "С этой работой сравнить теперь работу артельную, даже работу у хорошего подрядчика. Здесь все горит, материалов не наготовишься, времени проработают они меньше барщинного крестьянина, отдохнут они более него, но наделают вдвое, втрое. Отчего? Охота пуще неволи". Статья так и озаглавлена: "Добрая воля скорее неволи".
При этих словах Стабарин и штабс-капитан переглянулись, и Александр Львович нахмурился.
- Вы, молодой человек, - впервые он обратился так к Горюнову, помещик, дворянин. В этом звании, кое даровал вам господь, следовало бы осмотрительнее употреблять слова: "воля" - "неволя" применительно к крепостному сословию. Беспортошные господа в Петербурге, у которых единой десятины земли нет и не было, могут себе позволить ими жонглировать. А вам негоже...
- Именно так-с! - встрял до того молчавший Неделин. - Им терять нечего. А вы изволите рубить сук, на котором восседаете-с.
- Позвольте, но сам государь... - смутился Горюнов.
- Государь тут ни при чем, - твердо парировал штабс-капитан. Мудрствуют чиновники-сановники, что его окружают. Поверьте мне, старику, крепостные ни в какой воле не нуждаются! Мужик что дитя. Не пороть его, работу вовсе бросит. Будет сидеть с утра до ночи в кабаке. Все с себя спустит. Уж я их знаю довольно.
Горюнов оторопело перевел взгляд с одного из своих собеседников на другого.
- Но помилуйте, они бунтуют...
- Не сами, сударь, их социалисты подбивают.
- И английские шпионы... Они-с... - заговорщически добавил Неделин.
- Да, молодой человек, - назидательно вступил Стабарин, - вы в Петербурге далеки от настоящей России. Слушаете неизвестно кого. А мужичок-то не хочет вашей воли. Не желает, и весь разговор. Вот, к примеру, крепостной малый, - Стабарин неожиданно обернулся к Гошке, жадно слушавшему спор. - Сыт, обут, одет, извините, не хуже иного... - Стабарин покосился на студента, - гм... городского жителя. Захочет ли он уйти от меня? Нужна ли ему ваша пресловутая воля? Спросите, спросите! Не стесняйтесь! Ну, - уже непосредственно Гошке, - ответь барину: худо ли тебе у меня? Хочешь ли ты на волю?
Стабарин поглядел на Горюнова. Выкушаешь, мол, сейчас, поборник крестьянской вольности.
Все, кто сидел за столом, в том числе дамы, заинтересованные таким поворотом спора, смотрели на Гошку.
Не буря - шквал чувств и мыслей обуревали Гошку. Он понимал, конечно, чего от него ждут. Чтобы низко поклонился и произнес проникновенно: "Сохрани господь, барин! Какая воля? Да на что она нам? Пропадем без твоей отеческой заботы и ласки! Сгнием!"
И вдруг почувствовал Гошка, что не может так ответить. Не имеет права. Ибо говорить сейчас будет не только от своего имени, а от имени всех живых и мертвых крепостных России, травленных, битых, мученных, оплеванных, превращенных в бессловесную скотину, доведенных до последней границы терпения.
Он выпрямился, расправил грудь и вдохнул глубоко в легкие воздух:
- Кто же между хомутом и волей выберет себе хомут? Разве что полный дурак.
Увидев, как округлились Стабариновы глаза и замерли в безмолвном оцепенении остальные, добавил:
- Коли б не желали воли, так, пожалуй, не было бы ни Степана Разина, ни Пугачева. А ведь были же...
- Вон, мерзавец! К Мартыну! Запорю насмерть! - заревел, багровый от гнева, Александр Львович и рванулся с кресла к Гошке.
- Остановитесь! Не делайте сейчас того, о чем потом будете жалеть! внезапно вырос перед ним студент.
Мгновение казалось, что Стабарин отшвырнет его с дороги. Но, видимо, одумавшись, круто повернулся и скрылся в комнатах, буркнув на ходу:
- Прошу извинить...
Гошка, ни на кого не глядя, спустился по ступенькам с веранды.
На полпути к столярке - откуда только взялся! - Упырь.
- Пошли! - приказал коротко.
Гошка безмолвно повиновался.
На конюшне царил полумрак, пахло лошадиным потом и навозом. Со света Гошка не сразу увидел Мартына. Когда разглядел, понял: пьян. А было доподлинно известно на самом горчайшем опыте: и так Мартын лют, а пьяный зверь.
- Барин велел, чтобы все как следует было... - Упырь стал в дверях, ожидая исполнения барской воли.
Мартын, черный, косматый, поднялся с чурбана:
- Уходи! Ступай отсюда!
- Велено... - начал было Упырь.
- Изыди, - ощерился по-волчьи Мартын. - Аль от баринова гнева заговоренный? - поднял плеть.
Упырь медленно, нехотя покинул свой пост.
Ах, в худую пору Гошка попал к Мартыну. Неизвестно, отчего был тот не только пьян, но и не в себе от едва сдерживаемой ярости.
- Ну, касатик, располагайся... - хрипнул. - Кстати ты мне достался. Отведу душу. Изделаю в лучшем виде. Век будешь помнить!
- Изделай, кат! Изделай! - со злобой огрызнулся Гошка. - Может, и по твоей поганой шкуре чья нито плеть пройдется!
- Чаво?! - оторопел Мартын. - Чаво сказал?!
- "Чаво" слышал! - с ненавистью передразнил Гошка. - Пес вонючий, барский!
- Да ты, похоже, очумел, малый?! - будто даже протрезвел Мартын.
И было от чего. Все, кто ступал в его конюшенную вотчину, слезно умоляли: "Не замай, Мартынушка... Смилуйся, Христа ради..."
- Жить надоело? Я ведь насмерть забью!
- Бей, сволочь! - Гошка, не дожидаясь приказа, скинул с себя одежонку.
Мартын покрутил головой:
- Ну, парень, не обессудь. Сам напросился. За язык не тянул. Ложись!