"Господи! Хоть от него-то подалее!" - даже испытывая некоторое облегчение, подумал Гошка. И, догнав лошадь, взобрался на телегу.
- Куды? - обернулся мужик. - А ну, слазь! Ишо будешь у меня животную томить. Не барин - дойдешь пешком...
Гошка на мгновение замешкался, и мужик резко и больно, как скотину, которая идет не туда, куда надо, хлестанул его кнутом.
- Пошел отседа!
Гошка поспешно спрыгнул с телеги.
- Чего дерешься?
Мужик не обернулся на Гошкины слова. То ли не слышал, то ли не счел нужным.
- Ну, веселей! - дернул еще раз вожжи и пустил лошадь рысцой.
Что поделаешь? Потрусил за телегой и Гошка.
"Хорошенькое начало!" - подумал про себя.
Однако того, что ожидало его в Каменке, он, при всем своем богатом воображении, ни предвидеть, ни предположить не мог. Верст пять отделяло Каменку от Никольского. Поначалу он не обратил внимания на фигуру, стоявшую в воротах хозяйственного двора. Но, по мере приближения к ним, Гошку стал охватывать не страх - ужас. Все отчетливее он видел: в воротах стоит... Упырь. Ошибиться было невозможно! Сивые, словно присыпанные солью, голова и борода, красная рубаха, чуть расставленные ноги в крепких сапогах, руки назад. И все тот же мертвенный, пустой взгляд, устремленный в пространство.
Гошкины ноги вдруг отяжелели и перестали слушаться. Нечистая сила!
- Эй, чего рот разинул! - прикрикнул мужик. - Поспешай! Не то... пригрозил кнутом.
И тут Гошка с еще большим ужасом понял: "Нет, никакое не виденье стоит в воротах, а самый настоящий, живой, во плоти и крови, Упырь. Как? Каким образом?! Дорога одна, прямая, бежит по полям и лугам. Ни спрятаться, ни объехать. Не по воздуху же он перелетел, обернувшись черной птицей?" А между тем, как ни дико было такое предположение, иного Гошка придумать не мог.
Возница, поравнявшись с Упырем, придержал лошадь, спрыгнул с телеги и, снявши шапку, поклонился:
- Прибыли, Трофимыч. Куды мальца прикажешь?
- К Митьковым на постой.
- Слушаюсь, - мужик поклонился и надел шапку. - Все справлю, как велел...
Словно в кошмарном сне! Обогнули усадьбу, парк, Гошка спросил возницу, без особой надежды на ответ:
- Откуда он тут?
Мужик головы не повернул.
На Каменке лежала еще более тяжелая печать времени и одряхления. Господский дом заколочен и, похоже, необитаем. Сад и парк - запущены. Особенно гнетущее впечатление производила сама деревня. Изба Митьковых стояла у дальней околицы, низенькая, ветхая, вросшая почти до самой крыши в землю. За покосившимся плетнем - огород. Два яблоневых дерева и слива. Пяток ягодных кустарников. Все, как на ладошке, видно с улицы.
- Эй, есть кто живой? - крикнул Гошкин провожатый и постучал кнутовищем в окошко.
Полное молчание было ему ответом.
- Скажешь, староста на постой определил!
Мужик вернулся к лошади.
- Но, пошла!
Полуденное солнце стояло высоко. Жаворонки вились в голубом небе. Остро пахло цветами, землей, навозом. Бурьян дружно стоял вдоль улицы, крепкий, буйный. Пчелы перелетали с цветка на цветок. Мягко жужжали тяжелые шмели. Звонко и назойливо - мухи. Воробьи барахтались в пыли посреди улицы. Что-то выискивали и деловито клевали куры. Прокричал петух. Тявкнула собака. И - ни единой человеческой души. Точно вымерла деревенька. Словно развалюха-изба и все окружающие жили без людей. Одни. Сами по себе.
Захотелось пить. Колодец остался в начале улицы. Гошка толкнул дверь избы, авось найдется ковшик воды. Дверь пропустила его неохотно, и, едва переступил порог, захлопнулась, толкнув в спину. Густой душный полумрак стоял в избе. Когда предметы стали понемногу выступать из темноты, обнаружилось, что половину избы занимает печь. А на печи сидит кто-то. Лицо маленькое, сморщенное, точно гнилое яблоко. Волосы и бороденка топорщатся легким пухом. Рот ввалился. Глубоко посаженные водянистые глаза смотрят остро и внимательно.
Гошка оцепенело уставился на странное существо. То, в свою очередь, на Гошку.
- Ты откудова? - спросил дребезжащий тенорок.
Гошка понял: никакое это не чудище, а обыкновенный старик, который доживает свой век на печке.
- Из Никольского. А раньше жили в Москве.
- Ишь ты! - бойко откликнулся дед. - А я, как родился тута, так и помру. Далее Никольского нигде не бывал...
- Попить, дедушка, где бы?
- Водица есть, - оживился старик. - За печкой кадушка. И мне испить подай. Я с печки, почитай, не слезаю.
Вода в кадке была теплая и оттого невкусная. Гошка пожалел, что поленился идти к колодцу.
Старик пил с жадностью. Вода булькала у него в горле, текла по бороде.
- Руки плохо слушаются, - пожаловался, пошевелил беззубым ртом и уставился повлажневшими глазами. - Ты почто к нам? Поди, чего натворил? Сюда по своей воле никто не идет.
- Барина обидел.
- Какова? Старого или молодого?
- Старого, - ожидая осуждения, признался Гошка.
- Барина обидеть не грех, - убежденно сказал старик. - Он сам других пуще всех обижает.
У Гошки из ума не шел Упырь, неведомым образом переместившийся из Никольского в Каменку, и он осторожно спросил:
- Деда, приказчик у вас тут часто бывает?
- Это Упырь, что ли? А куда он денется?
Поколебавшись, Гошка снова закинул удочку:
- Чудно. Из Никольского выехали - он там, сюда приехали - он тут...
- Ишь, нечистая сила! Завсегда он этак людей смущает!
- Ехали напрямую, и не обгонял вроде...
- А ему, антихристу, и не надо. Он и так все может...
Видя Гошкино недоумение, старик словоохотливо принялся рассказывать:
- Вишь ты, что тут произошло. Было их два брата: Никита и Харитон. Близняки, значит. А мать ихняя - ведьма. Бабы видали: то черной кошкой обернется, то курицей, а то - сквозь трубу на помеле - шабашить. Дак, про что я... Ага, стало быть, как родила их - глядь, оба на одно лицо. Соседи ей - ладно, мол, дитяти малые повсюду схожи. Стали возрастать - все дивятся: ровно два пятака одинакие. Хошь так, хошь этак крути - не разберешь. Были ребятишками - шутковали над людьми. А пошли на господскую службу - зачали свое сходство там спользовать. Ух, и злыдни стали, громадной вредности мужики. Одно слово - барские псы. Дак и то еще не все... - старик понизил голос. - Бают, будто один из них помер. Да вдруг почему-то как живой сделался. И вот сколько их теперь: один или два, а коли два, который из них живой, а который мертвец - никому из людей знать не дано...
Перед Гошкой всплыл мертвенный взгляд Упыря - зубы сами собой залязгали. Похоже, небылицы плетет дед, а там кто знает.
Дедов сын Иван с женой Марьей вернулись поздно, долгий день истек, солнце село. Ввалились в избу усталые. У Ивана на руках мальчонка двух с половиной лет, у Марьи - дочка, годик исполнился.
На Гошку воззрились с удивлением:
- Ты чей?
Гошка, испытывая крайнюю неловкость, объяснил, избегая подробностей: прислан, мол, в наказанье на постой. Марья, тощая и издерганная, взорвалась:
- Тебе наказанье - провинился. А нам за что? За какие грехи кормить лишний рот?
Муж оборвал:
- Чего орешь? Он-то, поди, не по своей воле.
Дед, шамкая беззубым ртом - ему подали на печь миску, - тоже осудил невестку:
- Человек без пищи не может жить. А мы, слава тебе господи, покудова не голодаем. Оно, конечно, хлеб с лебедой, а все есть.
И, обрадованный новому слушателю, продолжал:
- Жить можно бы. Лошадка имеется. Коровка. Землица-кормилица. Оно б на всех хватило. И детишки не мерли бы. Да ведь - баре. Вот в чем загвоздка. Баре - вот беда! Ты прежде своей полоски аль отведенного лужка отработай на господских. Да кабы мера какая была. Нету ее. Сказано по закону: три дня на барина. А он чего делает? Урок задает - неделю не справишь. А на себя когда работать? Окромя того, яиц и птицу, масла дай. Полотна натки. Извозные повинности сполни. И нет тому конца и краю...