После такой-то вот подготовки 5 марта в Санкт-Петербурге и Москве под колокольный звон в церквах, дабы придать большую торжественность совершаемому акту, началось чтение "Манифеста" и "Положений 19 февраля".
В город Спасск, где до поры укрылись Викентий и Гошка, "Манифест" и "Положения" доставили с месячным опозданием против столиц. Отцы города, как могли, торжественно обставили чтение подписанных государем документов. Праздничным звоном заливались колокола. Народу в церкви, где "Манифест" и "Положения" должны были читаться, набилось видимо-невидимо. Чистая публика - ближе к алтарю, чернь - от него подалее. Ну, и беда нешто, что подалее? Главное что? Ведь праздник - для них, крепостных. То есть теперь - бывших крепостных! Гошку и Викентия сдавили - не дохнуть. Горели разноцветными огнями лампады, свет сотен свечей озарял стенную роспись и древние лики на иконах. Золотом и серебром сияло все вокруг: и царские врата, и оклады икон, и кресты, и паникадило, и одежды священника и дьякона. Курился ладан. Высоким сильным голосом читал молитву священник.
Гудел дьякон низким бархатным басом.
Но в ту же самую величественную минуту унтер местной инвалидной команды обходил своих, вытянувшихся по команде "смирно!", солдатушек-ребятушек и вразумлял:
- Глядите у меня. Ежели что - бунт какой или неповиновение, - в воздух не стрелять, казенных патронов попусту не тратить. Кто ослушается, запорю, мерзавца. А ты, Иванов, - унтер поднес к лицу хмурого рядового отлично знакомый последнему каменный кулак, - гляди у меня особо! Я тебя, каналью, знаю. Книжки читаешь, вольнодумствуешь. В Сибири сгною!
Между тем священник при мертвой тишине, установившейся в церкви, читал:
- Божиею милостию Мы, Александр Вторый, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем нашим верноподданным...
Гошка, а вместе с ним и все присутствовавшие в церкви с жадностью слушали монотонно-торжественное чтение, ожидая, когда в потоке пышной риторики зазвучат живые, относящиеся к делу слова.
Помянуты были и прошлое, и предшественники нынешнего царя. Ага, вот наконец!
- ...дворянство добровольно отказалось от права на личность крепостных людей.
Оживление в толпе. Дворянство? Добровольно? Гм... странное утверждение!
- ...крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей...
Что за притча? Как это: в свое время? А сейчас?! Разве не с сегодняшнего дня даруется воля многострадальному крепостному населению империи?
А священник читает дальше:
- ...помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам, за установленные повинности, в постоянное пользование усадебную их оседлость... определенное количество полевой земли и угодий.
Стоп! У помещиков сохраняется право собственности на землю, а крестьянам ее - "за установленные повинности"? Неужто опять барщина?!
Священник перекрывает своим зычным голосом поднявшийся шум:
- Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в "Положениях" повинности.
Опять повинности? Да что же это за воля такая?!
- ...До истечения сего срока крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспреклонно исполнять прежние их обязанности... Помещикам сохранять наблюдение за порядком в их имениях, с правом суда и расправы, впредь до образования волостей...
Долго еще читал священник, многое было слишком сложно для мужицкого понимания. Но одно крепко засело в головах - земля-то, как и прежде, помещичья - выкупать ее надо для себя. А на какие такие деньги? И опять окаянные, ненавистные повинности!
Расходились из церкви сумрачные и молчаливые. Всеобщее недоумение выразил пожилой мужик в драном армяке - иного не нашлось даже для торжественного дня:
- Какая же это воля, ежели ее сегодня, в воскресенье, объявили, а завтра, в понедельник, мне обратно идти на барщину? - И убежденно сказал: - Тут есть фальша, по-иному сказать - лжа, не мог царь-батюшка так обидеть и обделить мужика. Не его эти слова!
- Чьи же? - спросили из толпы.
- Догадаться не мудрено: в чью пользу писано, ихние, стало быть, и грамоты.
- Помещики, нешто? - изумились в толпе.
- А то!
Случившийся тут уездный предводитель дворянства господин Молостовов Вадим Владимирович почел необходимым вмешаться:
- Эй, милейший! И "Манифест" и "Положения" подписаны собственной его императорского величества рукой. Напрасно народ смущаешь. За это знаешь что следует? Откуда ты, кстати? И чей?
- Во-во! - ответили в толпе. - Вся ихняя воля тута. Чей ты? Да ничьи мы теперь, господин хороший! Сами по себе. Иль еще не понял?
Уездный предводитель сообразил, что высказался и впрямь не совсем удачно применительно к сегодняшнему - будь оно трижды неладно! - событию. Гошка слышал, как уездный предводитель сказал негромко другому помещику:
- Господи, куда идем? Чем все кончится? И это быдло... - Дальше Гошка не расслышал.
В домике родителей Викентия в тот день собралась молодежь.
- Господа! - Федор Гаврилович, отец Викентия, в смятении ходил по маленькому зальцу. - Я землемер и с полной ответственностью могу утверждать, что все условия "Положений" направлены на одно - откровенный грабеж крестьянина. За землю, на которой сидели его деды и прадеды, которая, несомненно, принадлежит ему так же, как воздух, которым он дышит, с него будут драть деньги. И какие! Я тут подсчитал: каждая десятина земли обойдется ему, в конечном счете, раза в три, а то и четыре дороже ее нынешней стоимости. И грозит растянуться мучительный для него процесс на время прямо-таки неопределенное. А все размежевания, отрезки и прирезки земель - об этом страшно подумать. Я слишком хорошо знаю наших господ помещиков и представляю, какая поднимется вакханалия на этой почве! Поверьте, они сделают все возможное и невозможное, чтобы объегорить мужичка, зажать его так, чтобы он сам пришел на поклон к барину. Нет, господа, это какой-то ужас! Не представляю, как крестьяне примут такую волю.
- А они, - осмелился Гошка вставить свое слово, - похоже, не очень-то и принимают ее...
- То есть? - обернулся Федор Гаврилович.
- Кажется, не верят, что объявленное - от царя.
Гошка рассказал о разговоре возле церкви.
- Совершенно верно, - подтвердил Викентий. - Я сам был свидетелем этой сцены.
- Но это нелепо! - пожал плечами Федор Гаврилович. - И опасно. Ибо неизвестно, куда такое убеждение может привести.
- К бунту, неповиновению властям... - сказал один из молодых людей. К чему еще?
Очень скоро пришло тревожное известие: бунт в самом Спасском уезде. Вышли из повиновения крестьяне одного из крупнейших помещиков Мусина-Пушкина.
Никакая сила не могла удержать Викентия дома. Одевшись в простонародное платье, не то приказчиков, не то мастеровых, Викентий с Гошкой отправились пешком, благо расстояние невелико, в село Бездна, где разворачивались основные события.
Повстречался знакомый Викентию управляющий имением здешней помещицы Александры Петровны Ермиловой. Появление в здешних местах и маскарад не одобрил:
- Напрасно изволите сюда.
- Отчего?
- Бунт. Форменная пугачевщина.
- Неужто?
- Поверьте. Приехал вечером в Кокрять, имение помещика Наумова. Возле конторы - толпа, шум, гам, толкотня. Знаете ли, какое-то зверское ухарство на лицах. Спрашиваю: в чем дело? Объясняют: сходка о том, как делить барскую рожь и как молотить барскую кладь. А разговоры вокруг: резать, вешать, рубить дворян топорами. Ужас. Волосы дыбом встают! А все отчего? В Бездне какой-то старовер Антон Петров в "Положении" будто бы доискался истинной воли, которую до него, хоть и видели, но никто понять не мог. В "Положении", где напечатан образец уставной грамоты, написано: дворовых "00", крестьян - "00", земли - "00" и тому подобное. Вот эти-то нули Антон Петров и растолковал как истинную волю. Как вам это понравится? И вот теперь, глядя на нулики, он читает без запинки: "Помещику земли - горы да долы, овраги да дороги, и песок да камыш, лесу им ни прута. Переступит он шаг со своей земли - гони добрым словом, не послушался - секи ему голову, получишь от царя награду". Мало того, объявляет, что свободны, дескать, мол, уже два года: с десятой ревизии и за утайку воли с помещиков надо взыскать... Каково, а? Не обессудьте, спешу. Трогай, Сидор!