— И кстати, Димочка, на мой загар стоит взглянуть — сказала она, и Дима понял, что его знакомая находится в самом славном и игривом подпитии.
— А с кем летала? — спросил Дима.
— Ну-у-у, ясное дело, не одна. — был ответ.
Знакомая была действительно старая, ну не в смысле возраста. Он давно ее не видел и сильно удивился ее звонку. Но вот это «ясное дело, не одна» как-то царапнуло Диму. Эти слова задели не ревность, и даже не досаду на то, что он, Дима, никогда не был на том острове. Нет! Эти слова царапнули спокойствие.
Потом в течение вечера была пара звонков по делам. Не страшных звонков, и даже не серьезных, но Диме нечего было сказать. Весь тот день Дима не включал телевизор, ему это удалось сделать только совсем поздно, когда он включил выпуск итоговых вечерних новостей. Новости были неприятные, причем не зарубежные новости, а наши. За пятнадцать минут выпуска новостей, он так насмотрелся на напряженные лица каких-то чиновников и парламентариев, что стало ясно, они все врут, и ничего хорошего не происходит. Про спорт сказали мало, прогноз погоды Дима пропустил, потому что позвонила жена и напомнила номер рейса и время прилета.
Ночь перед прилетом жены Дима спал плохо. Долго не мог уснуть. С утра он навел видимость порядка в квартире. Повозил пылесосом про центру комнат и кухни, позасовывал по углам одежду и прочее, потом сходил в магазин, купил каких-то продуктов и напитков, чтобы было чем встретить своих с дороги. Дались все эти действия мучительно. Еще потом он сдала с десяток звонков. Все вернулись откуда-то, хотели встречаться, делиться впечатлениями.
Когда Дима ехал в аэропорт, машина вела себя как-то не очень. Дима давно не садился за руль, машина вся запылилась и ехала как-то не очень.
А погода стояла хорошая. Синее небо с небольшими четкими облаками было высо-о-кое. Город выглядел еще совершенно беспечным, летним. На женщинах, как в июле, было совсем мало одежды. Димины глаза то и дело цеплялись то за одну, то за другую фигуру на улице. На подъезде к аэропорту велись дорожные работы. Гудели катки и другая дорожная техника. У людей с лопатами оранжевые жилеты были накинуты прямо на голые тела. Тела рабочих блестели от пота, в открытое окно машины Диме в лицо ударил запах горячего асфальта и жар. От этого ему на миг почудилось, что лето только начинается.
В аэропорту народу было страшно много. Многие улетали куда-то восвояси, их провожали. Еще больше людей прилетало, и прилетало обратно откуда-то, спеша вернуть детей домой к началу учебного года. Их встречали. В глубине зала прилета стеклянные двери выпускали рейс за рейсом. Вернувшиеся были загорелые, белозубые, веселые. Их расхватывали встречающие, детей несли на руках…
Дима увидел знакомого, который встречал кого-то. Знакомый был давний и дальний, Дима даже не вспомнил его имени.
— Кого встречаешь? — спросил тот.
— Своих. С моря летят.
— А сам где был?
— Да-а-а! — Дима коротко махнул рукой, — Все лето в городе просидел! А ты где так загорел?
— Я?! — знакомый хохотнул — Я-то на крыше. Все лето дачу с сыном доделывали, а жену отправил. Вот, встречаю. Как дела-то?
— Да какие дела? Лето вот заканчивается, а я в городе проторчал. Отдохнуть вообще не получилось. Ну давай!
— Ага, будь здоров!
Они пожали друг другу руки. Через пять минут Дима увидел своего знакомого с двумя большими чемоданами в руках, за ним шла статная женщина в светлом платье. Знакомый шел и улыбался сам себе.
Диме вдруг стало как-то неудобно за то, что он соврал мало знакомому человеку. Зачем он сказал, что ему было плохо летом. Ему лето было неплохо. И зачем он так оклеветал свое летнее спокойствие. Да может быть у него такого хорошего лета не будет уже никогда.
Многие рейсы задерживались по разным причинам. Рейс, который ожидал Дима, задержали на два часа. Ехать обратно в город, а потом тут же возвращаться не было смысла. Дима маялся, бродил, дремал в машине… Потом объявили, что рейс задерживается еще на час. Тут Дима совсем скис. Он думал: «Ну вот, последний летний денек, и что?» Он купил газету, но читать не смог. Внутри ничего не трепыхалось. Спокойствие еще не покинуло его.
Он сильно соскучился по жене и дочке. Соскучился по сыну, который должен был прилететь через два дня. Он соскучился, но думал об этом с расслабленным лицом и склонив голову слегка влево. Даже шум аэропорта куда-то отступил.………
Он встретил своих. Схватил дочь и поднял ее высоко на вытянутых руках, потом поцеловал жену. Они ждали багаж, дочь беспрерывно что-то говорила, что-то показывала, и даже танцевала. Жена говорила, что они ужасно вымотались из-за этой ужасной задержки. Дима пытался внимательно слушать… Но на самом деле он прислушивался к спокойствию внутри себя. Как оно там? Осталось ли еще?
Когда они подъезжали к городу, уже совсем свечерело. Дочь уснула на заднем сидении. Она спала в немыслимой для взрослого человека позе. Женя перечисляла то, что нужно было сделать уже завтра. Было ясно, что утром надо будет ехать покупать дочери обувь для школы и многое другое. Дима кивал, улыбался и думал… Нет, даже не думал, он заглядывал в глаза своему спокойствию, и пытался запомнить эти глаза. Глаза, которыми он какое-то время смотрел на мир, и ему было хорошо. Он хотел запомнить эти глаза на прощание.
Когда подъехали к дому, было почти темно.
— Ой, какие забавные скамейки поставили, ну надо же, как мило! — сказала жена.
Дима посмотрел, и действительно, увидел у подъезда новые скамейки. Когда, интересно, их поставили? Дима не заметил.
— Да, мы тут времени даром не теряли — ответил Дима тут же.
Он поцеловал жену, потом медленно и бережно извлек из машины дочь, жена взяла из багажника чемодан и сумку. Так они и пошли к подъезду. Дочка вся вспотела во сне. Дима прижал ее к себе, она вся обвисла, была тяжелая и большая. От ее волос пахло жарким солнцем, ветром и морем.
— Теплая… — сам себе сказал Дима. — Моя хорошая. — это он сказал уже почти беззвучно.
Пока жена открывала дверь подъезда, Дима коротко оглянулся на двор. Он поднял глаза и посмотрел на вершину огромного клена, который возвышался над березами и рябиной. Клен был высокий, высокий. На фоне почти совсем угасшего неба было видно, что клен стоит не шелохнувшись. Дима подмигнул ему, отвернулся, и, заходя в подъезд, улыбнулся… едва, едва, прощаясь…