- Так, - прошептал, разлепив сухие губы, чернец.
- Не наполняется ли сердце твое страданием, когда ты зришь, сколь много разорения приносит вотчине бездарное правление архимандрита Варфоломея?
- Мне горько это видеть.
- И ты молчишь...
- Молчу, - согласился Корней.
Отец Никанор поднялся с кресла, скрестил на груди руки и зашагал по келье из угла в угол. Внезапно он остановился перед монахом и пристально глянул на него.
- Что б сказал ты, если б узнал, что недалек тот час, когда найдутся люди, способные возглавить братию, потребовать к ответу тирана и изгнать его за монастырскую ограду?
Корней все понял, взгляд его оживился.
- Неужто... Господи, неужто ты, отец Никанор, свершишь это славное деяние? Коли так, тебе не найти более преданного и верного помощника, чем я. Я пойду с тобой до конца и, если понадобится, до дна изопью горькую чашу позора.
- Да будет так! Но скажи мне, что движет твоим желанием: месть Варфоломею, стремление преумножить силу и славу соловецкой обители или обыкновенное корыстолюбие.
- И то, и другое, и третье, - твердо сказал Корней, - я верю в свое предназначение.
Старец приподнял брови.
- Ну что же, - проговорил он медленно, - по крайней мере честно и открыто. Редко приходится слышать столь прямой ответ. В свою очередь, я обещаю сделать для тебя все, что будет в моих силах. А теперь помолимся господу, дабы укрепиться в своих силах и помыслах...
4
Помер старец Гурий, известный своими пророчествами, кои нет-нет да и возвещал миру, и синяками, которыми щедро награждался за чрезмерно длинный и острый язык.
Останки умершего были перенесены в храм Благовещенья, что над Святыми воротами, и туда на заупокойную молитву валом повалили слуги монастырские и трудники. Не только жажда воздать последнюю дань умершему влекла в храм толпы простых людей. По монастырю распространился неизвестно кем пущенный слух, будто службу готовил уставщик Геронтий и, пользуясь отъездом из обители архимандрита, велел править заупокойную литургию по новым служебникам. Потому всяк торопился в церковь, чтобы убедиться в святотатстве и покарать отступника.
Над обителью плыл заунывный погребальный звон, хрипло кричало воронье. Церковь была полна народа. Несмотря на холодный февральский день, в храме от великого стечения людского стало душно и жарко. Стояли плотно, во все глаза следили за каждым жестом священников, вслушиваясь в каждое слово дьякона.
Наконец дьякон Иов, растворя огромный рот, в котором шевелился толстый красный язык, стал читать Евангелие. В толпе ахнули: Евангелие лежало на аналое, не покрытом пеленами, не было и свечи. Но когда дошла очередь до заамвонной молитвы и пономарь со святыней так и не появился из алтаря, стены храма дрогнули от негодующих воплей:
- Никониане проклятые, службу казите!
- Пономаря сюда, Игнашку!
- Дьякон, покажи служебник, по коему службу ведешь.
- Ой, братья, новой служебник-то, но-о-овой!
- Пономаря давай!
Несколько человек из первых рядов, сбив с ног священника, бросились в алтарь и выволокли оттуда Игнашку-пономаря.
- Отвечай, сукин сын, пошто святыню не вынес!
- Где-ка пелены к Евангелию?
Игнашка висел на руках дюжих мужиков, дрожал всем телом, под глазом у него расплывался и рос лиловый синяк, из носу текла сукровица.
- Говори! - гаркнул один из мужиков и треснул пономаря по уху.
- Ни при чём я, братья! - завизжал пономарь. - Так Геронтий велел!
- А-а-а! Геронтий! - ревела толпа. - Давай его!
Сшибая друг друга, метались по церкви, искали Геронтия, но он исчез. Опрокинули аналой на лежащего в беспамятстве священника, дьякона Иова спустили с лестницы.
- К келарю! К келарю Савватию челом бить! - кричал Сидор Хломыга, размахивая тяжелыми, как молоты, кулаками.
- Ищите Геронтия! - вопил страшенного вида, весь обросший цыганским волосом мирянин Гришка Черный.
- Геронтий у келаря, - запыхавшись, произнес Федотка Токарь, - заступы ищет, иуда.
- К келарю-у-у!
Зажав под мышкой книгу, Корней медленно брел по двору от трапезной, когда на него налетел Хломыга.
- Эй, чернец, идем с нами. Уставщик Геронтий по новым служебникам велел службу править. Ужо ему покажем!
Геронтий... Просил не мешаться в это дело отец Никанор. И все-таки Геронтий - мудрый чернец и всегда может пригодиться. Прибавив шагу, Корней пошел за толпой.
Пробиться к келарю было трудно. Кругом стоял шум, в келье Савватия Абрютина ругались. Визгливым голосом божился Игнашка-пономарь, поносил Геронтия и кричал, что делал все так, как велел ему монастырский уставщик. Смуглое худощавое лицо Геронтия нервно дергалось, он что-то возражал, но его не было слышно. Орали трудники, звали побить уставщика.
- Каменьями его, стервеца!
- Бей никонианина!
- Братья, стойте твердо! Стойте твердо!
"В чем стоять твердо? - думал Корней. - Вот ведь бестолочь какая. Но Геронтий здесь явно ни при чём. Дело рук попа Леонтия это".
- У-ув-ва-а-а! - ревела толпа. Через нее продирался Геронтий, без скуфьи, волосы всклокочены, на лице ссадины, кровоподтеки. Его били в шею, в спину, пинали ногами.
- Еретик!
Геронтий вырвался. Взгляд его карих глаз на миг встретился со взглядом Корнея, и чернец увидел в них животный страх и немую просьбу о помощи, но тут сильный удар бросил Геронтия на пол. Он проворно вскочил и побежал к выходу, толпа за ним. Люди спотыкались, падали, ругались, и вся эта орущая, неистовствующая куча народу вывалилась на монастырский двор.
Геронтий бежал прихрамывая, утопая по колено в сыром снегу. Вслед ему летели камни. Его догоняли двое: один - Сидор Хломыга, другой - Гришка Черный с дубиной в ручищах, но уставщику удалось проскочить в сени своей кельи и захлопнуть дверь перед носом преследователей. Зазвенели оконные стекла под градом камней.
Федотка Токарь сбегал в заход и вернулся, неся на длинном черенке ведро, наполненное дерьмом. Подбежав к келье Геронтия, он вывалил содержимое ведра в разбитые окошки сеней. Потом стал кривляться перед дверью, понося последними словами несчастного уставщика. В толпе хохотали, свистели...
Корней осторожно положил книгу на снег, подошел к Федотке, ухватил за ворот и дал по шее крепкого леща. Трудник покатился с крыльца. Свист и гогот смолкли.
- Ну ты, монах, - угрожающе проговорил Хломыга, надвигаясь на Корнея, - ты не замай, а не то знаешь... - И показал обросший рыжим волосом кулак.
- Худо человеку, егда один остается и весь мир против него, - сказал Корней. - А ты бы поведал народу, сколько получил за свою шутку. Отвечай, Сидор, какими деньгами платил тебе поп Леонтий!
- Иди ты к черту, монах, - угрюмо проговорил Хломыга, однако отступил на шаг.
- В судьи записался, - продолжал наступать на него Корней, - но кто ты такой, чтоб судить?
- Уйди от греха, монах... - бормотал Сидор, но было видно, что пыл у него пропал.
Слуги и трудники окружили их кольцом.
- Не вам судить священников, миряне, - звонко сказал Корней, уймитесь господа ради. Вы осквернили храм божий и жилище инока...
- Да что мы его слушаем, - раздался сиплый голос Федотки, - он с Геронтием заедино. Он супротив отца Ильи шел!
- То верно!
- Приспешник Никонов, душу твою!
Корней поднял руку, хотел сказать, что... В этот миг чем-то тяжелым ударило в висок, и все померкло перед глазами...
Толпа отхлынула, оставив лежать посреди двора недвижное тело монаха.
"...А Геронтия, уставщика монастырского, оправдать и признать невиновным, ибо сказил службу Игнашка-пономарь по своей дурной прихоти. Сей приговор вычесть перед всем собором, при братии и при мирских людях, чтоб отнюдь подобному дурну потачки не давали. И от кого какой мятеж учинится, велеть посадить их в тюрьму до нашего указу, ибо по государеву указу велено в обители ведать нам, а не Сидору Хломыге со товарыщи... А Сидора Хломыгу, Гришку Черного, Федотку, по прозвищу Токарь, да Игнашку-пономаря смирить монастырским жестоким смирением, чтоб такого мятежу боле не было и другим людям к мятежникам приставать было бы неповадно. И быть во всем по-прежнему тихо и немятежно..."