- Ну так и крестись кукишем, коли есть охота, да других не прельщай, и не в нашей обители! - вскричал Геронтий.
- Прокляты расколоучители ныне и присно и во веки веков! - сказал Иосиф. - Живете тут, как во сне, ничего не ведаете.
- Ты, Иосиф, дай-ка грамотки-то, - попросил Азарий, - мы их изочтем да подумаем, что с вами делать.
Иосиф с готовностью вытащил из шкатулки ворох бумаг и передал их Азарию. Тот повертел их в руках и передал Терентию, потому что был вовсе неграмотен.
Долго длилось чтение грамот, и все это время народ молча слушал витиеватые указы и повеления. Наконец была прочитана последняя грамота. Зловещая тишина наступила в храме, даже не кашлял никто. Иосиф воспринял это по-своему.
- Ну что, - торжествующе заявил он, - ясны вам теперь указы?
Азарий скомкал бумаги и сунул их в руки оторопевшего Иосифа.
- Ты, архимандрит Иосиф, с такою службою нам не надобен. Вот... Грамоты писаны и указ есть, только нам на них плюнуть да растереть... Идите-ка вы оба в свои кельи да ждите приговора. Вот...
И тут раздался в храме такой хохот, что дрогнули и заплясали огоньки свечей в паникадилах.
Этого Иосиф вынести не мог и, как ни удерживал его Варфоломей, разъярился:
- Да почему вы великого государя указа и святейших патриархов не слушаете? Что вам еще надо?
- А надо вам еще морду набить! - из толпы вырвался Гришка Черный и под хохот, свист и улюлюканье собравшихся ударил отца Иосифа по зубам. Иосиф тоже мужик не промах - влепил кулаком Гришке под глаз. И пошло... Надежа государева, "новая метла", отбивался шкатулкой от наседавших противников, пока не раскололась она. Тогда Иосиф обнаружил еще одно достоинство длинные ноги и сиганул прямо через алтарь...
Когда Иосифу расквасили нос, Варфоломей понял, что ему грозит что-то и похуже. Не успели оглянуться, как Варфоломея в храме уже не было. Бочком, ползком, на четвереньках бывший архимандрит, перед которым в страхе тряслась вся обитель и который, бывало, мнил себя и царем и богом для своих подданных, выбрался из собора и присел у надгробия Авраама Палицына18, соображая, куда бежать дальше.
- А-а, вот ты где, старая каналья! Ужо припомню, как ты меня батожьем потчевал! - закричал над его головой Игнашка-пономарь.
Варфоломей нырнул под надгробие, Игнашка - за ним. Бегали вокруг каменного на круглых ножках гроба, лаяли друг друга. Игнашка вдруг подпрыгнул и, очутившись рядом с Варфоломеем, вцепился ему в бороду, повалил на землю. Барахтались в луже, отчаянно ругаясь и осыпая друг дружку ударами. Варфоломею удалось вырваться. Краем глаза он заметил, что к ним спешат из храма люди. Он пнул поднимающегося Игнашку в живот и, подхватив полы рясы, со всех ног кинулся за угол под арки.
Сапоги скользили по мокрой желтой траве, сердце бешено колотилось вот ведь как приходится под старость лет! Увидев перед собой какую-то узкую открытую дверь, он влетел в нее, заложил засов и, хватаясь рукой за сердце, ощупью побрел по переходам...
6
Отец Никанор тоже торопился в Соловки и по дороге ломал голову над тем, какая встреча уготовлена ему в монастыре. Никаких известий из обители не было, и это настораживало. А вдруг архимандритам удалось настоять на своем, или братия по каким-то другим причинам подчинилась решению государя и церковного собора? Ведь прокляты расколоучители, и запрещен старый обряд. Хватило ли сил и упорства у братии выстоять и не поддаться на прелести антихристовы? Все надежды возлагал Никанор на черный собор монастырский, но опять же состав собора незаконный - государь не стал его утверждать... Пойдет ли за собором братия?
На ум шло только плохое, и, прибыв в гавань Благополучия, Никанор велел кормщику не подходить к причалу, а встать на якорь. К тому же наступала темнота, а на ночь глядя идти в монастырь Никанор побаивался.
Проснулся от легкого толчка в борт. Вскочив с койки (дремал всю ночь одетым), замер, как собака на охоте, прислушиваясь к каждому шороху. Вот кто-то вспрыгнул на кровлю.
- Здоров ли, архимандрит Никанор? - спросил знакомый голос, и старец узнал Корнея. Но слышалось в голосе чернеца нечто такое, что заставило Никанора внутренне подобраться, невыносимой тоской защемило сердце.
Корней, увидев старца, поклонился. Не здороваясь, сказал:
- Черный собор ожидает тебя, отец Никанор.
Архимандрита от такого обращения покоробило, однако он - тертый калач - не подал виду и, стараясь уловить во взгляде Корнея что-либо, подтверждающее его сомнения, спросил:
- Как тут, в монастыре-то, брат Корней?
- Слава богу.
Ох, не так мнилась отцу Никанору встреча с единомышленниками! Бывало, Корней в рот ему глядел, а ныне слова сквозь зубы цедит без всякого уважения. Черт их знает, - господи прости! - какому богу они ныне молятся! А уж самому-то помалкивать надо про свои грехи, помалкивать...
Всю дорогу до соборных сеней - особой кельи, где собирался для всяких обсуждений и принятия приговоров черный собор монастыря, - Корней молчал, изредка коротко, односложно и непонятно отвечая на бесконечные вопросы Никанора.
Черный собор был в полном составе, но тут же в соборных сенях находилось несколько мирян - незнакомые лица, все как один при оружии. Никанор в недоумении озирался. Оружные миряне на черном соборе! Зачем? Неужто готовится над ним расправа? А Корней-то хорош! Не с соборными старцами рядышком сидит - посреди мирян пристроился.
Старцы соборные о чем-то перешептывались, бросая на Никанора косые взгляды, и от этих взглядов Никанор стал чувствовать себя все хуже и хуже. Но вот поднялся келарь Азарий и сказал:
- Ты не серчай, отец Никанор, мы люди безнавычные, порядков не ведаем, которые, значит, при царском дворе бывают. Вот.
"И этот владыкой не называет", - с досадой заметил Никанор.
- Что скажешь собору, отец Никанор? - продолжал Азарий. - Али указ какой привез, так покажи.
Никанор помедлил, соображая, о каком указе хотят услышать старцы, и проговорил:
- Нет у меня никаких таких указов, по которым велено бы вам служить по-новому. Есть токмо грамотка, коя велит мне быть в своей келье, а вам давать мне покой по-прежнему.
- Вручали ли тебе указ о новом богослужении? - спросил Терентий.
- Давали, да я не взял, - не моргнув глазом, соврал Никанор.
Старцы опять пошептались, и Геронтий, прищурившись, сказал:
- А почто ты, Никанор, клобук переменил?
Никанор спохватился: "Тьфу, дурень старый! Как же это я обмишурился, не ту шапку напялил? Однако же, в каком клобуке я ныне быть должен?.."
- Мы знаем, что ты покаялся на церковном соборе и от старой веры отступил, - молвил Феоктист и, как бы приходя на помощь старцу, добавил: Это нам ни к чему.
"Фу ты, пронесло! - обрадовался Никанор. - Держатся Соловки старого обряда!" Он встал, стащил с головы московский клобук и кинул его на пол.
- Возложили сей убор на меня силой, и я ему не рад! - воскликнул он, широко двуперстно перекрестился к огорченно подумал: "Израсходовался я на него, зря деньги бросил..."
Геронтий потрогал носком сапога клобук, хмуро заявил:
- Надеялись мы на тебя, Никанор, что станешь заступой нашей перед государем, как сам сулил, а на деле привез нам неведомо что.
"Все вынюхали, обо всем наслышаны", - сокрушенно подумал Никанор и произнес:
- А поезжай-ка ты, Геронтий, к Москве и отведай с мое. Я погляжу, как-то тебя употчуют никониане.
- Однако Епифаний стоял крепко, - возразил Азарий.
- А где ныне Епифаний-то? Язык отхватили да в Пустозерск сволокли старца. А мы здесь объединимся и государю с никоновской церковью откажем. Никанор вытянул из-за пазухи кису, развязал, высыпал на стол деньги. - Брал я у вас на поездку двести рублев, возвращаю сто двадцать восемь копейка в копейку.