Приятели молчали. Провка Силантьев хмурил брови, грыз былиночку. Запал у него пропал, и больше всего хотелось ему сейчас пожрать. Фомка задумчиво плевал в воду, а Егорка мучился в мокрых сапогах - снимать боялся: увидят царскую пуговицу, привяжутся, откуда да зачем.
Народ на берегу волновался, но уже по одному и группками люди стали уходить от дворца.
Фомка кончил плевать, потянулся и, словно собираясь улететь, взмахнул длинными руками.
- Эх, товарыщи, докричались мы дальше некуда. Смекаю, и в самом деле по домам надо. Ничего путного не добились, поозоровали только...
- Как же так, - встрепенулся Егорка, - почто уходить? Нет, братцы, не тоже этак-то. Пущай хотя бы жалованье серебром дадут.
Лунка насмешливо глянул на него.
- Это кто же такой жалованье тебе даст, уж не царь ли?
Рябоватое Егоркино лицо порозовело.
- Эх ты, красна девица! - Лунка вскочил, притопнул каблуками. - Так он и вывалил тебе свою казну. Вот это видел? - показал Егорке кукиш. - Того и гляди стрельцов сюда пригонят, а уж они-то с нашим братом солдатом шутковать не станут.
- Стрельцы? - недоверчиво спросил Фомка. - Так ведь и они - мужики.
- Мужики, да не нам ровня. Какие такие у тебя есть животы7? Порты, да рубаха, да крест нательный. А у стрельца - хозяйство. За него он любому голову отвернет. Тронет боярин стрельца, он и на боярина с бердышем полезет. Одарит его боярин рублем, он за этот рубль кого хошь удавит.
- За рубль-то, пожалуй, и я подерусь, - сказал Фомка.
- Рубль рублю рознь. Мне он нужен, чтобы с голоду не подохнуть.
- У нас на Севере стрельцы худо живут, - проговорил Провка, перебиваются.
Напомнил Провка про родную сторонку, и замолчали солдаты, думая каждый о своем горе, оставленном далеко за сотни верст от Коломенского...
Егорка вдруг стукнул себя по лбу.
- Задумка есть. Надо стрельцов, что в Москве остались, подговорить сообща стоять. Обсказать им, так, мол, и так, мы супротив вас, стрельцы московские, ничего худого не держим, только помогите с боярами управиться или уж совсем ни во что не встревайте...
- То верно, - медленно проговорил Провка, - им бояре тож опостылели. Потолковать стоит со стрельцами.
- А иноземцев забыли, - сказал Фомка, - Патрик Гордон8 недавно тут вертелся, ускакал, видать, за своими немцами.
- Соединимся со стрельцами - с иноземцами управимся, - убежденно произнес Егорка.
Лунка, слушая их, крутил головой, наконец плюнул с досады.
- Эк вас разобрало! Ничего у вас не выйдет. Ну, да как хотите.
И пошли Егорка Поздняков с Провкой Силантьевым к Москве, не оглядываясь. А стоило бы оглянуться, еще раз посмотреть на своих однополчан, ибо со многими из них не суждено было им встретиться на этом свете.
Чтобы сократить путь, двинулись они буераками да оврагами и не видели, как пропылила к Коломенскому телега с захваченным восставшими сыном Василия Шорина, как бросились за ней следом возвращающиеся в Москву люди, как снова подступил народ к дворцовым стенам, вновь требуя выдачи ненавистных бояр. Не видели этого Егорка с Провкой. А очень скоро, когда продрались они сквозь кустарник, в грудь им уперлись острия стрелецких бердышей.
Егорка отшатнулся, но его ухватили за руки. На Провке тоже висели двое в белых полтевских кафтанах.
- Что вы, робята! - взмолился Провка. - За татей пас посчитали? Заплутали мы, отпустите Христа ради.
Стрельцов было десятеро, и не могли знать Егорка с Провкой, что нарвались они на головной дозор, который шел впереди спешащего на помощь царю большого стрелецкого отряда из Москвы.
- Да это солдаты, - сказал один из стрельцов, сухой плечистый старик с длинной редкой бородой, - я знаю, они в Кожевниках стоят. Пущай себе идут.
- Ишь ты, солдаты, - скороговоркой заговорил другой, низкорослый, губастый, - отколь видно, на лбу, что ль, написано? Может, они гилевщики, что государя убить хотели на Коломенском! Ишь ты, отпустить... Пустим, а что тогда?
Пока стрельцы препирались, на бугор взбежал темнолицый десятник, осмотрелся, махнул рукой. Скоро послышался звяк железа, топот сотен каблуков, и один за другим стали появляться стрелецкие отряды (в белых кафтанах - приказа Ивана Полтева, в клюквенных- Артамона Матвеева, в голубых - Аврама Лопухина) в полном вооружении - словно на войну.
"Вот и договорись тут", - подумал Егорка и, переглянувшись с Провкой, тихонько вздохнул.
Старик стрелец побрел к десятнику, стал что-то объяснять, показывая сухим пальцем на солдат. Десятник ругался, тряс кулаком...
Вернувшись, стрелец всадил в землю бердыш, стараясь не глядеть в глаза солдатам, вытащил из-за пазухи кусок веревки.
- Ничего не поделаешь, солдатушки. Велено вести вас связанных в Москву... Эх, пропади все пропадом!..
Егорку с Провкой посадили под замок в глухом подклете какой-то избы неподалеку от Разбойного приказа. Подклет не отапливался ни зимой, ни летом, было в нем сыро и холодно даже в жаркие дни, стены были покрыты вонючей плесенью, и приятели поняли, что изба не жилая, - какой добрый хозяин станет гноить дом за здорово живешь. Единственное волоковое окошко, похожее на дыру, пропускало скудный свет. А когда глаза привыкли к темноте, увидели солдаты вбитые в стены толстые ерши и на них в кольцах ржавые цепи...
Вдвоем оставались недолго. К вечеру с ними сидели уже десятка три человек. Те, кого приводили, торопились рассказать о том, что случилось в Коломенском.
- ...Сына-то Шорина на улице в Москве спымали да к царю повезли. А он уж переоделся в крестьянское, лыжи навострил в Польшу, ну его и цоп!..
- ...Народ, который в Москву вертался, назад побег, в Коломенское. Шоринского сынка перед государем поставили, и тот признался, что батько его за рубеж утек9. Ух, и закипел мир. Охрана, челядь дворцовая попрятались кто куда. Начали было бояр искать, да, откуда ни возьмись, - стрельцы: полтевцы, лопухинцы, матвеевцы - злые, как черти, ох, батюшки, вспомянешь мороз по коже. Вместо бояр, они по нам вдарили...
- ...Братцы, народу погубили в Коломенском тыщи: кому руки отсекли, кому головы, а кого в Москва-реке утопили. Ни один живым не ушел!
- А ты как здесь оказался?
- Я плавать умею, меня не утопишь.
- Стало быть, не всех же потопили.
- Может, и не всех, однако много...
Егорка тронул за плечо приятеля:
- Как мыслишь, живы Лунка с Фомкой?
Провка ничего не ответил. С той минуты, как взяли их стрельцы, Провка двух слов не сказал, совсем духом упал солдат. Егорка обиженно замолчал.
К ночи в подклет впихнули рослого человека. Он вырывался, ругал стрельцов матерно, но кто-то из караульных ударил его тупым концом бердыша, и он кулем повалился на землю.
- Никак, Федька Поливкин, - сказал Егорка, вглядываясь в лицо лежащего. - Помоги, Провка.
Вдвоем оттащили рейтара к стене; он охал, одежда была на нем разодрана, один глаз подбит, но солдат узнал их, улыбнулся, показывая полый, без единого переднего зуба рот.
- А-а, трескоеды, и вы тута... Вот как меня! Был рейтар, а стал калекой. По печенкам били, сволочи...
- Не ведаешь, как там наши, Лунка да Фомка? - допытывался Егорка.
- Не-е-е, не видал. Там такое творилось... Мужичье бестолковое. Резали их, как баранов...
Ночь была тревожной, где-то до зари стучали топоры.
Егорка вслушивался в этот стук и недоумевал: кому понадобилось строить в ночной темноте? Спать не хотелось.
Он тихонько стащил сапог, размотал портянку и нащупал царскую пуговку. Вот она, круглая, с выпуклыми полосками. Осторожно завернув пуговку в угол портянки, Егорка натянул сапог, прислонился к сырой стене... В полку сейчас дрыхнут, гороховой каши наелись и дрыхнут. Проглотив слюну, он стал думать о другом. Завтра их выпустят: зачем столько народу держать в тюрьме - обуза да и только. В роте им, конечно, достанется. Капитан Панфилов разгорячится, велит дать батогов, а сам уйдет со двора и сержантов с собой уведет. Солдаты же, свои ребята, постучат для порядка по свернутой овчине, на том и кончится наказание. Скорей бы уж утро да в роту, кваску испить, закусить хлебушком... Опять еда на ум пришла. Надо спать, хоть немного, да подремать, чтоб о жратве не думать... Топоры проклятые стучат - провалиться им, плотникам полуночным!..