Сошедши на святую землю Зосимы и Савватия, Никанор распростерся на ней ниц и поцеловал ее. Он не стал ликоваться с ней по-монашески, а благоговейно поцеловал, как сын целует свою мать. Теперь можно было обо всем неспешно подумать, рассудить и взвесить.
Уже в первые месяцы Никанор узнал, что назначение Варфоломея в обители встретили по-разному. Одни вздохнули, освободившись от тирании Ильи и ожидая установления строгих, но справедливых порядков, другие восприняли это как оскорбление их собственного достоинства, а среди третьих обнаружились великое шатание и разброд, и они готовы были поддержать того, кто окажется сильнее...
Шли годы. Черный собор обновился. В усолья, на промыслы и подворья назначались новые приказчики, любимцы архимандрита, и оттого число недовольных новым настоятелем росло.
Никанор притаился, выжидая. Он умел ждать. Слишком велика была цель заполучить сан соловецкого архимандрита, чтобы делать поспешные, опрометчивые шаги.
"По образу черный собор с Варфоломеем во главе - это сборище зеленых, неотесанных горлопанов, опьяневших от власти, которая свалилась на них, как манна с неба, а по сути он - гниющая сердцевина еще здорового внешне дерева, - рассуждал про себя Никанор, неторопливо прогуливаясь по узкой снежной тропинке. - Не узнать монастыря. Настоятель проводит время в пьянстве, в разгуле, с безнравственными собутыльниками разъезжает по вотчине, посулы и поминки берет, казну пустошит... Ладно. Все это мне на руку, ибо всякая смута, всякое недовольство размывает почву под Варфоломеем. Переспеет яблочко - свалится, а я тут как тут..."
- Подай, святой отец, на пропитание, - внезапно раздался за спиной простуженный голос.
Через сугроб, протягивая грязную ладонь, пробирался юродивый. Сквозь лохмотья синело немытое костлявое тело в рубцах и язвах, за спутанными серыми волосами не было видно лица, лишь глаза горели, как у дикого зверя.
- Здравствуй, Федот, святая душа. Давно ль с Москвы? - тихо молвил Никанор, невольно вздрагивая от омерзения.
- Не здесь, владыка, не здесь, - юродивый быстро оглянулся и торопливо шепнул: - Письмо тебе принес от отца Аввакума.
- Чего же ты боишься? Протопоп Аввакум нынче по всей Москве в чести10, а ты словно о разбойнике шепчешься.
- Эх, отец Никанор, был он в Москве, а ноне в другом месте обретается. Сызнова сослали отца нашего, благодетеля, на сей раз в края холодные и темные, в Мезень дикую.
Отец Никанор прикусил губу. Недолго тешился свободой любезный друг Аввакум. Стало быть, снова началось на Москве лихо.
- Ступай за мной в келью, - сказал он юродивому и скорым шагом направился к Святым воротам...
Оставшись один, отец Никанор осторожно развернул послание, стряхнул в огонь вшей, прятавшихся в складках бумаги, водрузил на нос очки и углубился в чтение. Потрескивали угольки в печи, за стеной слышались мягкие шаги Фатейки Петрова, тикали часы в футляре, похожем на гагачье яйцо. Несколько раз в келью заходил Фатейка, зажег свечу, спрашивал, не надо ли чего, но отец Никанор не слышал его, не отвечал. В сбитом, путаном слоге, так непохожем на четкий и ясный язык протопопа, нить повествования терялась, рвалась, уступая место негодующим выпадам и страстным проповедям, - видно, ударили Аввакума крепко, - и, лишь в третий раз прочитав письмо, отец Никанор понял смысл Протопоповой просьбы.
"...коли же изволишь ты богу служить, о себе не тужи и за мирскую правду положи душу свою, якоже на Москве супротив опричнины святый Филипп. Против церковного разврату много не рассуждай, иди в огонь. Бог благословит и наше благословение есть с тобою во веки веков. Аминь!.."
- Давно ли, друг мой, призывал ты изменить нравственность, а ныне кроме борьбы выхода не видишь, - прошептал отец Никанор. - Но рано мне идти в огонь. Рано.
Снова вошел Фатейка, неся охапку дров, бросил их перед топкой Отец Никанор вздрогнул.
- Напугал, бес! Потише не можешь?
- А я уж подумал, не помер ли у меня хозяин. - Фатейка опустился на колени, полез под кровать, вытащил оттуда мягкие оленьи туфли. - На-ко, надень, застынут ноги-то.
Отец Никанор уложил послание в шкатулку немецкой работы.
- Ты, Фатейка, поди-ка сейчас в кельи да передай дьякону Силе, братьям Корнею и Феоктисту, что после вечерни буду я молиться в приделе Иоанна Предтечи, в соборе...
Это было привилегией, купленной за деньги, - молиться в приделе собора, когда в том станет нужда. Поднимаясь по крутой лестнице, выложенной в толще стены, отец Никанор услышал внизу какой-то шорох. "Крысы", подумал он и продолжал подъем, осторожно нащупывая носками каждую ступень...
В приделе могильная тишина. Чуть теплится огонек в закопченной лампаде, освещая слабым светом лик мученика. Остальные иконы в тени.
Отец Никанор прислонился к косяку решетчатого узкого окна, сильно потер лоб и стал ждать.
Вскоре появились иноки, молча остановились посреди придела. Отец Никанор заговорил, словно продолжая прерванную беседу:
- Протопоп Аввакум пишет: Никону готовят судилище, однако на Москве вновь смутно, поборники истинной веры отринуты от церкви. Еще не забыт медный бунт, и народ обретается в страхе. Знамя же старой веры упало, и некому его подхватить. И я, человек смертный, подобный всем, потомок первозданного земнородного, скорблю о том. Но наступила пора вступить в борьбу соловецкой обители, вспомнить благодатные деяния архимандрита Ильи и завершить славное дело, иначе беззаконие опустошит землю и злодеяние ниспровергнет престолы сильных.
Бледный долгоносый инок с густыми сивыми бровями, нависшими над глазами, как крыша, сказал:
- А разве сейчас монастырь не стоит твердо в старой вере, ужели станем сомневаться в деянии архимандрита Варфоломея и черного собора?
Цепко ощупывая чернеца взглядом, отец Никанор проговорил:
- В том не приходится сомневаться, но запомните мои слова: пройдет совсем немного времени, и Варфоломей отречется от истинной веры и от вас всех. Так-то, брат Феоктист.
- Но это нужно доказать, - упрямо молвил монах.
- Неужели мало того, что Варфоломей был поставлен в архимандриты никонианской духовной властью. Дьякон Сила, не он ли велел тебе служить по новым богослужебным книгам?
- Да, было так, - подтвердил дьякон, - но я того не сделал и назвал его еретиком при всех священнослужителях.
- Вот видишь, Феоктист, - мягко произнес отец Никанор, - зря усомнился ты в моих словах.
- Однако что можем сделать мы одни?
- Верно, - поддержал Феоктиста Корней, - без бельцов, без мирян, без крестьянства вотчинного нам не обойтись.
- Наступает пора будоражить людские умы. Возьмите всеоружие - ревность свою, облачитесь в броню - в правду, возложите на себя шлем нелицеприятный суд, поднимите непобедимый щит - святость, и изострит, как меч, свой строгий гнев господь, и мир ополчится с вами против безумцев.
- Значит, будут жертвы, - произнес Корней.
- Будут, - уверенно сказал отец Никанор.
- И нельзя без них обойтись? - задумчиво проговорил Корней.
- Вспомните, сколь кровавой и жестокой была борьба католиков и гугенотов у франков. А война в Англии? Ведь аглицкие протестанты убили до смерти своего короля Карлуса, потому что тот похотел просить помощи у католиков.
- Если открыто выступить сейчас, - твердо сказал Корней, - то у нас получится то же самое, только головы-то полетят наши.
- У архимандрита много людей, сила окажется на его стороне, - двигая густыми бровями, заявил Феоктист.