На ум шло только плохое, и, прибыв в гавань Благополучия, Никанор велел кормщику не подходить к причалу, а встать на якорь. К тому же наступала темнота, а на ночь глядя идти в монастырь Никанор побаивался.
Проснулся от легкого толчка в борт. Вскочив с койки (дремал всю ночь одетым), замер, как собака на охоте, прислушиваясь к каждому шороху. Вот кто-то вспрыгнул на кровлю.
— Здоров ли, архимандрит Никанор? — спросил знакомый голос, и старец узнал Корнея. Но слышалось в голосе чернеца нечто такое, что заставило Никанора внутренне подобраться, невыносимой тоской защемило сердце.
Корней, увидев старца, поклонился. Не здороваясь, сказал:
— Черный собор ожидает тебя, отец Никанор.
Архимандрита от такого обращения покоробило, однако он — тертый калач — не подал виду и, стараясь уловить во взгляде Корнея что-либо, подтверждающее его сомнения, спросил:
— Как тут, в монастыре-то, брат Корней?
— Слава богу.
Ох, не так мнилась отцу Никанору встреча с единомышленниками! Бывало, Корней в рот ему глядел, а ныне слова сквозь зубы цедит без всякого уважения. Черт их знает, — господи прости! — какому богу они ныне молятся! А уж самому-то помалкивать надо про свои грехи, помалкивать…
Всю дорогу до соборных сеней — особой кельи, где собирался для всяких обсуждений и принятия приговоров черный собор монастыря, — Корней молчал, изредка коротко, односложно и непонятно отвечая на бесконечные вопросы Никанора.
Черный собор был в полном составе, но тут же в соборных сенях находилось несколько мирян — незнакомые лица, все как один при оружии. Никанор в недоумении озирался. Оружные миряне на черном соборе! Зачем? Неужто готовится над ним расправа? А Корней-то хорош! Не с соборными старцами рядышком сидит — посреди мирян пристроился.
Старцы соборные о чем-то перешептывались, бросая на Никанора косые взгляды, и от этих взглядов Никанор стал чувствовать себя все хуже и хуже. Но вот поднялся келарь Азарий и сказал:
— Ты не серчай, отец Никанор, мы люди безнавычные, порядков не ведаем, которые, значит, при царском дворе бывают. Вот.
«И этот владыкой не называет», — с досадой заметил Никанор.
— Что скажешь собору, отец Никанор? — продолжал Азарий. — Али указ какой привез, так покажи.
Никанор помедлил, соображая, о каком указе хотят услышать старцы, и проговорил:
— Нет у меня никаких таких указов, по которым велено бы вам служить по-новому. Есть токмо грамотка, коя велит мне быть в своей келье, а вам давать мне покой по-прежнему.
— Вручали ли тебе указ о новом богослужении? — спросил Терентий.
— Давали, да я не взял, — не моргнув глазом, соврал Никанор.
Старцы опять пошептались, и Геронтий, прищурившись, сказал:
— А почто ты, Никанор, клобук переменил?
Никанор спохватился: «Тьфу, дурень старый! Как же это я обмишурился, не ту шапку напялил? Однако же, в каком клобуке я ныне быть должен?..»
— Мы знаем, что ты покаялся на церковном соборе и от старой веры отступил, — молвил Феоктист и, как бы приходя на помощь старцу, добавил: Это нам ни к чему.
«Фу ты, пронесло! — обрадовался Никанор. — Держатся Соловки старого обряда!» Он встал, стащил с головы московский клобук и кинул его на пол.
— Возложили сей убор на меня силой, и я ему не рад! — воскликнул он, широко двуперстно перекрестился к огорченно подумал: «Израсходовался я на него, зря деньги бросил…»
Геронтий потрогал носком сапога клобук, хмуро заявил:
— Надеялись мы на тебя, Никанор, что станешь заступой нашей перед государем, как сам сулил, а на деле привез нам неведомо что.
«Все вынюхали, обо всем наслышаны», — сокрушенно подумал Никанор и произнес:
— А поезжай-ка ты, Геронтий, к Москве и отведай с мое. Я погляжу, как-то тебя употчуют никониане.
— Однако Епифаний стоял крепко, — возразил Азарий.
— А где ныне Епифаний-то? Язык отхватили да в Пустозерск сволокли старца. А мы здесь объединимся и государю с никоновской церковью откажем. Никанор вытянул из-за пазухи кису, развязал, высыпал на стол деньги. — Брал я у вас на поездку двести рублев, возвращаю сто двадцать восемь копейка в копейку.
Старцам это понравилось: не транжирил Никанор всуе казенные деньги, не беспутствовал вроде Варфоломея, остатние сдал, как положено.
Еще опосля отчет принесу, — посулил Никанор.
— Дай-ка сюда грамоту о том, как тебе жить велено, — попросил Азарий.
Никанор торопливо достал бумагу и передал келарю. Он был противен самому себе. Чего ради он суетится, спешит с оправданиями? Неужто вид оружия навел на него безотчетный животный страх?